Ходи невредимым!
Шрифт:
И взрыв возмущения кахетинских азнауров заглушал робкие голоса некоторых из них, оставшихся верными Саакадзе.
– Пусть назовет шакала!
– Если осмелится, пусть назовет!
– Если так настаиваете, назову! – Дато, по привычке, слегка закатал рукава. – Шакал тот, кто вместо забот о царстве разжигает междоусобие перед надвигающейся опасностью, братскую ненависть предпочитает примирению, подстрекает на недостойные ссоры. В самане огонь не утаишь! А тот, кто считает такие каверзы предательством общему делу, пусть на себя не принимает.
Заглаживая
– Тут уважаемый князь Чолокашвили упрекал Моурави, что он кахетинцев на кахетинских рубежах расставил… А кого должен был ставить он на рубежах Кахети? Неужели картлийцев? – князь Липарит не скрывая насмешливой улыбки. – почему же вы не посылаете ваши дружины на опасные рубежи Картли? И еще скажу: если бы даже соблаговолили послать – Моурави их не принял бы, ибо как картлийцам меньше знакома местность Кахети, так и кахетинцам не ясны наши рубежи.
– Можно подумать, князь, оправдываешь своеволие Моурави.
– Еще бы, князь Липарит привык к Моурави еще в бытность правителем Кайхосро Мухран-батони.
– Требую не задевать знамя Самухрано! – предостерегающе произнес Мирван.
– Вижу, князь Вачнадзе, и ты, князь Амилахвари, мало заботитесь о восстановлении дружбы… хотя бы на срок грядущей войны, – Липарит сурово взглянул на Чолокашвили… – Но пока Моурави – полководец, утвержденный светлым царем Теймуразом, и действует он во благо наших царств…
– Пока действует!..
И снова споры, пререкания – два враждующих лагеря, готовые пустить в ход мечи. Так сорок восемь часов из большого зала дворца вырывался гул, пугавший телавцев…
Еще в день своего приезда Дато встретил на базаре Гулиа. Узнав, зачем собрались у царя посланцы, Гулиа бросил арбу с сыром на попечение оторопевшему брату, вскочил на коня и помчался в Тушети. И вот в Телави прискакал из аула Паранга Анта Девдрис и старейшие хозяева тушинских гор.
Решалась судьба царства. Еще не визжали стрелы, не проносились со свистом дротики, не изрыгали огонь персидские пушки, а кровавая тень разногласия уже застилала Восточную Грузию.
Сегодня последний день открытого разговора. Это дань лицемерию, ибо царь Теймураз неустанно, но, конечно, скрытно совещался с приближенными, в том числе с Зурабом Эристави.
Дополнительно внесли еще семнадцать кресел. Дато с удивлением оглядел переполненный зал. Почему столько народу нагнали? Уж не замышляется ли измена? Дато нащупал под куладжей тонкий нож, но успокоился, столкнувшись взглядом с Анта Девдрис: «Нет, тушины не допустят кровавого праздника… Их пять, и нас трое… жаль, с собой Гиви не взял… больше без него не поеду, скучаю…» К нему склонился Мирван:
– Царь собрал князей и азнауров Северной и Южной Кахети; думаю, на важное решился…
– Может, отделить Кахети?.. Что? Что? О чем говорит
– Тише, тише! Царский указ читает князь.
Надменно выставив правую ногу, Чолокашвили с наслаждением отчеканивал зловещие слова:
– «Уступая мольбе служащих мне перед богом чистым сердцем кахетинских, а также картлийских, князей и верных трону азнауров, я, Теймураз, царь Иверии, повелитель Грузии, согласился возглавить войско наше, как царское, так и княжеское, дабы твердо и решительно пресечь доступ врагу в священные пределы царства».
Бурное «ваша» прогремело по залу. Безмолвствовали картлийцы, безмолвствовали тушины. Пробовали говорить светлейший Липарит, Мирван Мухран-батони, – тщетные старания, их даже не слушали. Сыпались язвительные шутки, намеки на Кайхосро, скучающего в Мухрани, на Саакадзе, ожидающего лаврового венка. Даже Дато не ответил на дерзость Зураба, подавленный мыслью о грядущем.
Вдруг Анта Девдрис ударил по тулумбасу и вышел на середину. Он смотрел так прямо на царя, как привык смотреть на камень и дерево. Не стараясь посеребрить слова, он выразительно напомнил, каких усилий стоило Саакадзе изгнать персов, восстановить царство, вовлечь другие княжества в военный союз. Он говорил долго, приводя мудрые доводы, почему необходимо поручить ведение войны полководцу Георгию Саакадзе, изучившему шаха и его сардаров, как собственного скакуна…
Джандиери с надеждой поглядывал на Теймураза, а в голове стучало: «Не вразумится – тогда… в лучшем случае опять Гонио».
– А без Моурави некому будет возвращать его на царство, – шепнул старый Чавчавадзе.
Джандиери испуганно оглянулся: неужели вслух думал?
Многие кахетинские князья согласились с Анта, но молчали, боясь мщения приверженцев Теймураза, боясь гнева царя, опасного для замков. Заговорили и цихисбери и другие тушины, убеждали следовать разуму, – но не помогли мудрые советы хозяев гор. Царь Теймураз запальчиво упрекал Анта Девдрис:
– Не царь ли, возжеланный вами, должен положить счастливую руку на меч и возглавить бой? Мы благоумыслили, а подданные не покоряются нам… И еще, уповая на святой крест, жду из Русии посланцев наших: архиепископа Феодосия и архимандрита Арсения. Пришлет Русия помощь, и уста наши будут полны радостных возгласов, и язык наш воздаст хвалу.
– Русия помощи не пришлет, – запальчиво возразил Дато, – ибо ополчается на поляков и не хочет озлоблять шаха Аббаса! Я недаром был там и уже изложил правду царю, а сейчас могу ее трижды повторить!
Невообразимый шум заглушил последние слова Дато. Кричали и князья, и азнауры, и архипастыри. Дато понял, с какой целью были внесены дополнительные кресла: горло Картли стремились потуже затянуть кахетинским шнуром.
Митрополит Телави, потрясая крестом, обвинял Дато в передаче лживых сведений. Духовенство яростно поддерживало митрополита:
– Да посрамит бог вседержитель добытчика лжи!
– Да лишит его по скончании веков вечного блаженства!
– Аминь!
Свирепели и владетели: