Ходоки во времени. Многоликое время. Книга 3
Шрифт:
– Шилема, в центр! Все к ней! Плечо к плечу! Шилема, пусть они тебя притиснут, не сопротивляйся… Так! В поле ходьбы всем сделать на меня один шаг! Пошли!
Прохлада и глубокая темнота дороги времен моргнула, и вновь ходоки и ведомые ими женщины вышли в реальный мир. Теснота в группе ещё не рассеялась, как Арно воскликнул:
– Чертовщина какая-то! КЕРГИШЕТ!
– Вижу, – упавшим голосом отозвался Иван, освобождаясь от женщин.
Перед ними медленно и бесшумно, словно траурная процессия в минуту наивысшей скорби, вращалось колесо с насажанными на шипы мумиями.
Откровения дона Севильяка
Возвращение к колесу для ходоков стало неприятной неожиданностью. Всё-таки двойной переход через поле ходьбы, к тому же вслепую, так как в нём царила непроглядная темнота, мог вывести их куда угодно, но не в ту же точку пространства. А когда на колесе приблизился свежий труп оставленной здесь женщины, то стало ясно – их вынесло практически в то же самое время, лишь сдвинутое деватом всего часами позже случившихся здесь памятных для них событий.
Изнурённые женщины стали оплакивать подругу, по имени Полли, но их стенания больше относились к ним самим: не ждёт ли их такая же участь? Появление мумии Элен, прежней их сестры по секте, они лишь проводили опухшими от слёз и яркого солнечного света глазами.
Вскоре они успокоились, вытерли слёзы и стали заниматься собой.
Ходоков занимало иное. Они теперь подозревали, что из канала, созданного Пектой, их вытолкнуло в пустыню неспроста. Перейдя в первый раз к колесу, они, по-видимому, снова побывали в той же самой пустыне, в том же времени и в том же месте. И если это так, то они топчутся на пространственно-временном пятачке. Оттого реплика Арно о чертовщине, никого не ввело в заблуждение.
– Яма, – подрагивая щеками уникальным носом, сказал уверенно Хиркус.
– Ловушка, – приглушённо пискнула Шилема.
– Отстойник, – назвал Иван это явление собственным термином.
Все говорили об одном и том же. О страшном для ходоков во времени парадоксе.
Здесь, в глубоком прошлом, в силу каких-то причин, время или какие-то иные физические законы обещали сузить их сферу деятельности и движения. До того, нестерпимо тягучего, стиснутого в рамках последовательности, мира обычных людей, знающих только вчера, сегодня и завтра. Мало того, положение усугублялось тревожной мыслью о невозможности прорваться к эпохе появления человека разумного, к обжитым человечеством векам, к своему дому, в конце концов. А это означало одно – остаться тут, между пустыней и колесом, навсегда. И не важно, что в настоящей временной ловушке побывал только Иван, да и не сам, а с аппаратчиками, которых из неё пришлось ему вытаскивать. Но у всех ходоков его команды имелся опыт хотя бы кратковременного испуга, когда все их попытки стать на дорогу времени и пройтись полем ходьбы, ни к чему не приводили – они оказывались там же, где находились до того.
Все они знали об ужасной участи других ходоков, попавших в пространственно-временную яму. И в ней, как капелька жира на дне слегка вогнутой раскалённой сковородки, которая шипит, перекатывается, но лишь на миллиметр туда или сюда, они находили свою могилу как ходоки во времени, искали своё место в нём и проводили остаток своей жизни в монотонной длительности минут, дней и лет.
– Но это же прошлое, а мы из будущего, а поэтому…
Джордан запнулся и не стал досказывать и делать напрашивающийся, казалось бы, здравый, по его мнению, вывод, что из прошлого их время должно выталкивать, а не держать. Он подобное ощущал неоднократно, погружаясь в поле ходьбы Фимана. Лица спутников и их реплики смутили Джордана, так как они не поддержали его уверенности в сказанном и в том, что он промолчал. Он тоже почувствовал беспокойство и так же как все с надеждой смотрел на Ивана.
То, что они, быть может, очутились в ловушке, у Ивана особой тревоги не вызвало, а встревоженные переговоры ходоков даже удивили. Наверное, оттого, что он думал в эти мгновения совершенно о другом. О том, что хорошо бы сейчас лечь и поспать, чтобы на свежую голову обсудить ситуацию, в которой они оказались. Ведь в последний раз они спали, вернее, дремали, в замёрзших руинах перливого Лондона.
– Давайте без паники, друзья, – сказал он как можно бодрее, чтобы вселить в них некоторую уверенность и успокоить. – Сейчас, думаю, надо вначале посмотреть, не прибежит ли опять кто сюда. И найти воду. Раз здесь было поселение, то, надеюсь, есть вода.
– Вода есть, но это колесо… – Хиркус повёл плечами как от озноба, – на нервы действует. Давайте перейдём в посёлок.
– Уйдём от него, так, может быть, никто сюда не прибежит, а? – с надеждой поддержала его Шилема. – Впрочем, эти… клуши, кого угодно заставят прибежать. Откуда они взялись на нашу голову? – она брезгливо посмотрела в сторону женщин. – Нам одним…
– Что случилось, то случилось, – неласково оборвал её Иван.
К сожалению, она во многом была права. Всё-таки женщины представляли неожиданную и неприятную обузу его команде. Случись новый набег аборигенов, и опять придётся что-то предпринимать, чтобы уберечь их от выделения новой жертвы, предназначенной оказаться на колу колеса.
В пустыню возвращаться? Потом опять суда? И так бегать до бесконечности?
Безрадостная перспектива.
Поднять женщин и повести их в посёлок оказалось делом сложным. Они, молодые и здоровые, не хотели шевелиться, по-старушечьи крёхали и стонали, пока Арно на них не прикрикнул, а дон Севильяк не взялся с хохотом поднимать их на ноги.
– Ни один драматург в мире не показал такого, – шагая рядом с Иваном, говорил Хиркус. – Я всё больше убеждаюсь, что в жизни случается намного больше интересного и неожиданного, что может придумать ум человека.
– Разве это новость? – удивлённо приподнял брови Иван. – Я ничего не понимаю в драматургии и, скажу честно, не театрал. Но мне, кажется, об этом знают все.
– Может быть, и знают. Знают, потому что, так же как и ты, они это услышали от других, а те, в свою очередь, тоже от других. Я же пришёл к такому выводу, бывая и участвуя в представлениях многих народов и в разные времена. Знать и самому познать, это, КЕРГИШЕТ, не одно и то же. Я это – познал.
– Согласен, – рассеянно кивнул Иван.
Он пытался объять, вопреки Козьме Пруткову, необъятное, что таилось в словах Хиркуса, сказавшего о своём личном участии актёром у многих народов и в разных временах. Сколько жизней стояло за этими просто, мимоходом произнесёнными словами! Жизней обычных людей, не ходоков во времени. Десятки? Сотни?
В нём возникло чувство несправедливости к остальным людям, поскольку они не обладают способностью стать такими, как он сам, как ходоки во времени. Несправедливости, ибо ему предстоит ещё пройти такой же жизненный путь, длительность которого не соизмерима со всем тем, к чему он был подготовлен, не зная о себе и своём даре ходьбы во времени.