Хохочущие куклы (сборник)
Шрифт:
– Ваше высочество, Элеонора Фелисия, дамы и господа, уважаемые коллеги. В этот солнечный…
Нора вздрогнула под покрывалом.
– …ясный день я счастлива…
Счастлива? Нора попыталась вглядеться в лицо говорящей, расплывающееся в поволоке покрывала, – она знала и раньше о счастье, но представляла его несколько иначе. А если делегат права и счастлива – то стоит ли к счастью стремиться?
– …провозгласить новый этап в развитии наших отношений.
Делегат хотела продолжать, но ей помешали легкие аплодисменты – на которые она ответила сдержанной
– Нужно признаться, что многие (пауза), в том числе и я, поначалу сомневались в перспективности нашего сотрудничества. Предрассудок о различии внешнего и внутреннего так прочно укоренился в общественном сознании, что мы с поразительным упорством неправильно интерпретировали некоторые данные и неправильно применяли закон сохранения энергии. И все же мы решились вложить наши силы и средства… (короткий смешок в последних рядах), наш энтузиазм в этот по-настоящему стоящий и дерзкий проект. И – сегодня мы можем констатировать с полной уверенностью – проект оказался не только взаимовыгодным, но и открывающим, как для вас, ваше высочество, так и для нашего фонда новые горизонты и новые перспективы. Электрический свет, который мы все можем видеть, – лучшее тому подтверждение. Это успех.
Норе было сложно слушать – другие делегаты заглушали оратора своими разговорами. Она старалась не шевелиться и нащупать нить, но все отчетливее слышала бормотание:
– Стрелка пошла, только из упаковки достала. Блин, ну что за невезение. И не хотела же сюда идти.
– А кто нас спрашивал, чего мы хотим? Успокойся, я тебе дам, у меня в сумке запасные.
– Обидно!
– Заткнитесь вы обе! На банкете трепаться будете.
– Но она же не живая?
– Говорили – живая.
– А ты сам подумай – как она может быть живая, если… Ты вспомни, где мы!
– У нее такое лицо… Это невозможно представить заранее, я не знаю, кто делал эту куклу, но от нее страшно.
– Умоляю тебя, страшно! Смешно.
– Вот-вот, на швабру навесили скатерть… Одного не пойму – что мы здесь делаем.
– Шоу!
– Но она же точно не живая? Нет?
Казалось, делегат забыла, почему находится здесь, говорила как радио о взаимовыгодных условиях и заслугах Алекса Ниффлонгера, сделавшего возможным сотрудничество таких разных организаций, как их фонд и… говорила, шаря отсутствующим взглядом по стене за спиной Норы, избегая взгляда Норы, что не было сложным, – взгляд оставался неподвижным. Шепот был яснее ее голоса:
– Нет, ну не могу… Сейчас не выдержу.
– А что это у нее на голове сбоку? Железное? Антенна, что ли?
– Корона, надо полагать.
– Тише! Мне кажется, она настоящая…
Потеряв интерес к речи, перешедшей теперь к достижениям современной медицины, Нора вспоминала струнами сердца песню лютниста… Она помнила только некоторые слова… «Мое сердце так тяжело. Моя болезнь не будет излечена». Стала думать своими словами, но они соскальзывали с карниза музыки, падали и разбивались.
Мой возлюбленный,
Тебя нет рядом,
Все в твое отсутствие бело и больно.
– Да живая она…
– Не смейся так громко, в конце концов, она может услышать.
– Я же не в супермаркете их брала, понимаешь? Разве это нормально за такие деньги? Новая упаковка – и сразу стрелка.
– Иди уже, переодень где-нибудь. Со своей стрелкой… Откуда я знаю, где здесь женский туалет.
Почему-то так холодно.
Но когда ты
Рядом будешь,
Что это исправит?
Но мы чисты друг перед другом.
Что это исправит?
Мы никогда не смотрим в глаза друг другу,
Когда рядом,
Но всегда смотрим,
Когда далеко.
Мы любим,
Но что это исправит?
Нам не хорошо.
Но я хочу,
Хочу, хочу,
Чтобы сейчас ты
Оказался рядом,
А это невозможно,
Да и что нам делать
Вместе?
Внезапно она вспомнила, куда направлялась этим утром, и спросила громко:
– А где мама?
Шушукавшиеся гости замолчали. Мертвая тишина. Гуидо посмотрел на свои туфли, задрал брови и хмыкнул, сразу после чего тишину разорвал долгий, отчаянный женский вопль.
Делегаты в ужасе отшатнулись, женщина перед микрофоном беспомощно оглядывалась, губы ее вздрагивали, то ли она хотела говорить дальше, но потерялась в своих листах, то ли просто испугалась.
– Это крыса. Просто крыса напугала, – сказал кто-то тихо.
И речь потянулась дальше, теперь нырнув в глубокую историю. Когда наконец завершилась, делегаты принесли Элеоноре Фелисии подарки, множество механических игрушек, которые она почти не видела – из-за покрывала и из-за того, что ей не следовало наклонять голову. Но, перед тем как гости потянулись к выходу – где-то их ждали накрытые для банкета столы – нужно было кивнуть в знак прощания.
Нора сидела в кресле. Несколько раз били часы, значит, прошло несколько часов с тех пор, как удалились делегаты. Сидя в кресле, Нора тосковала по возлюбленному. Оттого что его не было, сводило пальцы холодными судорогами и доходило до смерти желание его присутствия, желание замыкало круг, она осознавала отсутствие и впадала в отчаяние, отчаяние длилось, становилось привычным, тосковала спокойно, но в новый момент снова осознавала, что возлюбленного нет рядом. Ей казалось, будто ее ногти впивались и царапали подлокотники, как царапали бы его грудь, на самом же деле руки свисали по-прежнему безжизненно, и по ним стекала вода.
Она не могла заметить того делегата, что ходил по залу, пытаясь обратить на себя ее внимание. Он звал ее: «Элеонора Фелисия», – но она не слышала. Когда очнулась, посмотрела на него сквозь покрывало. Это не был ее возлюбленный.
– Кто ты? – спросила она.
Один из гостей, которые (она видела) ушли, ушли все – и вместе с ними Гуидо. Но этот вновь был здесь. Наконец замеченный, он склонился, прикоснулся губами к мокрой кисти руки.
– Простите меня. Прошу, простите. Я бы никогда не нарушил ваши размышления, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Не имеет значения, кто я.