Хоккейная сделка

Граната Кристен

Она хватает полотенце с ковра и кутается в него.

— Чем?

Я передаю ей письмо от адвоката деда, когда она ложится рядом на матрас.

— Он умер.

— Лоренцо? — ахает она, скользя глазами по бумаге. — Значит, вилла…?

— Моя.

Ария вскакивает и вскидывает в воздух кулак.

— Черт, да! Ха-ха, ублюдок. Он мертв, и вилла твоя! Справедливость восторжествовала.

Я запрокидываю голову и смеюсь над ее реакцией, главным образом потому, что она уронила полотенце и метафорически танцует на чьей-то могиле, задрав голый зад.

Ария снова закутывается

в полотенце.

— Черт, мне не тягаться с таким подарком. Это чертовски горячее тело, но оно вряд ли сравнится с мертвым злобным дедушкой и виллой в Италии.

Я тяну полотенце, и она останавливается у изножья кровати между моих голеней.

— Это чертовски горячее тело выносит все остальное напрочь.

Я чувствую почти странную благодарность тому мертвому подонку. Если бы не он, я бы никогда не оказался там, где есть сегодня, по уши влюбленный в эту великолепную женщину — которая стоит со мной плечом к плечу и держит за руку на всех поворотах жизни; на которую может равняться дочь; которая наполняет мою душу покоем и чувством целостности.

Мы никогда бы не поженились и не жили бы вместе, если бы не Лоренцо.

Но потом приходит в голову мысль, которая сразу же отрезвляет, и улыбка исчезает с моего лица.

— Итак, э-э… Думаю, теперь нам пора поговорить.

Ария склоняет голову набок.

— Что ты имеешь в виду?

— Теперь, когда деда нет на свете, и вилла моя, нам не совсем обязательно оставаться в браке, — я прочищаю горло, переводя взгляд на руки, сложенные на коленях. — Сообщаю на тот случай, если ты не хочешь. Нам не надо притворяться…

Ария наклоняется и прерывает меня поцелуем.

— Ты хочешь развода, Большой Парень?

Я качаю головой.

— Нет.

Она роняет полотенце и кидает письмо куда-то за спину.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно.

— Хорошо, — она взбирается на меня, садится сверху и укладывает меня на спину. — Потому что я тоже не хочу развода.

Мои руки взлетают к ее бедрам, крепко сжимая.

— Уверена? Я знаю, мы сделали все немного задним числом.

— Похоже, что я не уверена в том, чего хочу?

— Нет.

Она опускает руку между нами и гладит меня поверх спортивных штанов.

— Может, тогда просто не хватает убедительности…?

Мои губы кривятся в усмешке.

— Теперь, когда ты об этом заговорила, я чувствую себя не слишком-то убежденным.

Она гудит в ответ, приникая губами к моему пирсингу на соске, и посасывает нежную кожу вокруг.

— Тогда позволь все разложить по полочкам, — языком она играет со штангой. — Ты — мой муж, — ее рука скользит под пояс штанов, и она вытаскивает член, делая несколько уверенных движений. — Мы дали клятвы. В болезни и здравии, — она скользит своей влажной киской по моему члену, обволакивая возбуждением. — В горе и радости, — головка члена упирается в ее вход, дразня. — Пока смерть не разлучит нас, — она замирает, и глаза поднимаются к моим. — И я ни на что бы не поменяла этого.

— Я тоже, детка.

И затем она опускается на меня, погружая член в себя, и мы оба вскрикиваем от облегчения. Ария отстраняется и садится, восседая

на мне как богиня, каковой и является. Я не могу оторвать от нее глаз. Колыхание ее грудей, завораживающие глаза, изгиб бедер, то, как ее киска поглощает меня целиком… я охвачен этой женщиной. Я в ее власти. Она завладела мной, сейчас и навеки.

Она проводит пальцами по моим плечам и груди, и тут ее взгляд падает на мою татуировку — на новое дополнение.

У нее отвисает челюсть.

— Что… когда ты успел ее сделать?

— Этим утром, — я ухмыляюсь. — Небольшой подарок мне самому на день рождения.

Я знал, что хочу сделать татуировку с тех пор, как увидел в больнице семейную фотографию Джулианы. Добавить фигурку Арии в виде палочки и слово «МАМОЧКА» в почерке Джулианы было для меня очевидным решением. Я хотел, чтобы наша маленькая семья навсегда осталась на теле.

Ария обводит кончиками пальцев кровоточащую кожу, глаза широко распахиваются от восхищения.

— Ты нанес себе на ребра татуировку, и при этом спрашивал, хочу ли я развода?

Я хихикаю.

— Мне нужно было спросить, чтобы убедиться, что это и есть то, чего ты хочешь.

— Всегда интересуешься согласием с того самого первого дня, как мы познакомились, — она одаривает меня улыбкой. — А мне надо было всего лишь, чтобы ты вытрахал меня.

Я обнимаю ее и переворачиваю нас, пока Ария не оказывается на спине подо мной.

— Тогда держись крепче, потому что я собираюсь оттрахать свою жену.

— Наш капитан вернулся!

МакКинли хлопает меня по наплечникам, когда мы плетемся к выходу из раздевалки.

— Чувак, так здорово, что ты снова с нами.

Я ухмыляюсь.

— И мне хорошо быть снова с вами. Я сходил с ума, сидя на скамейке.

Диктор начинает вызывать нас на лед, пока мы ждем своей очереди. В крови бушует адреналин, знакомые нервы зудят прямо под кожей, будоража вены.

Я люблю игру. Это тонкое искусство, несмотря на всю физическую жесткость усилий, на которые мы обрекаем свои тела, и для того, чтобы лавировать на острых лезвиях стали, требуется небывалый уровень мастерства. Это постоянное, стремительное действие с той скоростью, с которой мы пролетаем по льду, сочетающееся с ловкостью, которая необходима для того, чтобы загнать небольшую шайбу в сетку ворот. Не умаляя других видов спорта, но я просто не вижу, чем еще можно сравниться с хоккеем.

Здесь нужен контроль. Нужна точность.

По иронии судьбы, это во многом похоже на езду на мотоцикле.

К тому же, я люблю свою команду. Мы не можем играть друг без друга, без помощи и полной самоотдачи. Эти люди — мои друзья. Мои братья. И я горжусь тем, что веду их за собой.

Я бросаю взгляд на цитату, начертанную на стене — «Великие моменты рождаются из великих возможностей», принадлежит покойному Хербу Бруксу — и трижды стучу по ней клюшкой, как делаю перед каждой домашней игрой. Потом подхожу к выходу, а голос диктора грохочет из динамиков.