Холод
Шрифт:
И стал ждать своей очереди на Южный поезд. Ах да, вы, наверное, не знаете, но так просто на этот поезд не попасть. Сначала нужно встать в очередь и получить номер. А для этого нужно пройти кучу тестов, то есть проще говоря – отбор. Человека ведь нужно проверить: ничего ли он не должен, не нарушил ли закон, пытаясь теперь скрыться. Ну, и прочее. Честно говоря, я не очень-то в теме. Тем более что взрослые по понятным причинам стараются об этом особенно не распространяться. Я только вроде слышал, что этих очередей несколько. Больных там или, например, кредитованных ставят на очередь, кажется, совсем
Так что, я уверен – он не станет нарушать закон и обязательно зарегистрируется, а это значит, что найти их будет всё-таки возможно.
А когда ему станет известно, что его любимая сестра в больнице, и вообще всё становится только хуже, он обязательно нам поможет. Я в этом не сомневаюсь, потому что мой дядя очень хороший человек.
Ну а если ничего не выйдет… Что ж, тогда я вернусь… И даже если меня хватятся, то всегда можно сказать, что я заблудился, нарвавшись на лагерь беглых, потому как нарочно петлял, запутывая следы.
Но лучше, конечно, не попадаться, потому что, если поймут, что я вешаю лапшу на уши, то в таком случае меня непременно передадут школьному комитету, заведут дело и попаду я в списки неблагонадёжных, а если ты попал в эти списки, тогда… Одним словом, пиши пропало…
И в трудовом лагере ты уже будешь совсем на другом счету, и на иных условиях. И паёк, соответственно, будет совсем другим. Если находясь в общей группе, ты ещё относительно волен в своих передвижениях, в свободное от работы время, конечно, – то в спецгруппе, а тем более в красной зоне, такая вольность тебе может разве что присниться.
Я видел ребят из так называемого ГУКа, – группы усиленного контроля – и они кое-что порассказали о том, что представляет собой на практике усиленный контроль. Например, Сеньку по кличке Мороз, я даже не сразу узнал, хотя знакомы мы были с четвёртого класса, когда начинается трудовая повинность в школе и три месяца своего первого трудового лагеря провели в одном отряде.
Так вот, мне показалось, что Сенька в ГУКе пробыл не три месяца, а три года, так он изменился. Не то, чтобы он стал выглядеть намного старше, он просто казался… другим. И поломанный нос здесь был совсем не причём. Если не обращать внимания на его торчащие уши и веснушки на носу, то он был похож на взрослого. Причём, на больного и не очень молодого взрослого. А глаза… Глаза у Сеньки казались и вовсе старыми. Мне было даже жутковато поначалу, пока не привык. Скажете, так не бывает? А я вот поклясться могу, что это чистая правда.
Итак, я успокаивал себя тем, что в самом крайнем случае, у меня неплохие шансы успеть, пока отстающие исправляют свои незачёты, а отряды в трудовом лагере ещё только формируются. В таких пересменках почти всегда имеет место определённый беспорядок и хороший зазор для решения важных дел. Ну это на тот случай, если что-то пойдёт не так и придётся вернуться. Бросить тут маму и самому остаться на Юге, такое мне даже не приходило в голову.
Я надеялся, что в школе, где я успешно прошёл аттестацию за седьмой класс посчитают, что я в семье, (и об этом я тоже заранее побеспокоился), а отец решит, что я в школе. Если, конечно он вообще заметит моё отсутствие.
Ему сейчас не до меня. И это не вчера началось. Я пару раз видел его с той женщиной, чернопогонницей. В то время мама была ещё дома. А когда месяц назад я приехал домой в воскресенье после школьной шестидневки, то увидел в ванной несколько женских штучек.
Они принадлежали не маме. Это точно. И я перестал приезжать домой, оставался и работал в мастерских с Петровичем, зарабатывал бонусы, а это может повлиять в хорошем, разумеется, смысле и на распределение по предстоящей трудовой практике, и на годовую аттестацию, в целом.
Так что ничего страшного, нас таких немало остаётся каждую неделю, человек тридцать-сорок, наверное, не меньше. А некоторые, такие, как Женька, мой друг, живут тут постоянно. Так что искать меня особенно-то и некому.
Жаль только, что отец даже и не попытался узнать, что со мной. Маму он тоже не навещал, она не хотела говорить, но я понял это по её уклончивым ответам, когда мы говорим с ней по больничному телефону.
К больным у нас, даже не инфекционным, посетителей не допускают. Мне странно, когда мама говорит, что когда-то это было не так. И хотя я знаю, что вряд ли мама стала бы обманывать меня, но мне слабо верится в это.
Потому что, когда мои бабушка и дедушка по очереди оказались в больнице, да так и не вышли оттуда, никто из нашей семьи не смог туда попасть. И когда Женькины родители попали в аварию, а затем в травматологию, к ним тоже никого не пускали, хотя к инфекционке они никакого отношения не имели и все тесты у них были в порядке.
К тому же, школьников, нас то есть, проверяют особенно тщательно, а кроме Женьки к его родителям никто и не пытался попасть. Но больше он их, кстати, так и не увидел.
С Женькой мы знакомы с пятого класса, и хотя он младше меня, ему только летом будет двенадцать, он и Саня – мои лучшие друзья. Они отличные пацаны. Надёжные, преданные, и не трусы.
Мы сдружились на практике в позапрошлом году, когда толстого Даню, по кличке Хома, поймали с телефоном, в котором был выход в интернет.
А это, как известно, очень серьёзное нарушение и даже не одно, а целых два. Само по себе не санкционированное пользование телефоном несёт наказание. Как минимум, десять штрафных баллов, а тут ещё и интернет! Да за это можно не только в спецгруппу, но и вообще в красную зону угодить!
А это жёсткая вещь. Это значит, что на ближайший месяц вам закроют выходы куда бы то ни было и работать вы будете в одиночке, не имея возможности покинуть свой отсек ни на минуту. В спецгруппе, условия очень тяжёлые, но там хоть можно передвигаться, видеть людей, разговаривать.
А в красной зоне человек совершенно один. Ему оставляют в помещении без окон с рукомойником и ведром вместо сортира – трудовое задание и дважды в день выдают сухпаёк. Так называют этот приём пищи, но все, даже те, кто и близко не имел отношения к красной зоне, знают, что на деле это несколько заплесневевших сухарей и чашка прокипячённой технической воды. Люди, оказавшиеся в красной зоне ничего другого не заслуживают. И питьевую воду на них тоже расходовать никто не будет.