Холод
Шрифт:
Дежурный, который приносит сухпаёк, не имеет права даже смотреть на предателя. Он молча оставляет сухари с водой и раз в двое суток выносит поганое ведро. Потому что те, кто оказывается в красной зоне почти всегда предатели. Так нам говорят.
Так вот Хома, когда его спалили с телефоном, взял да и сказал, недолго думая, что это Женькин. А это было неправдой, ведь Женька появился у нас в группе только две или три недели назад, а телефон с выходом в интернет, или как у нас говорят, с открытой сетью, я у Хомы видел и раньше.
Наверное, может показаться невероятным,
Всегда находились умельцы, которым плевать на запреты, способные к тому же изобретать новые варианты. Каким образом? Я не знаю, наверное, просто я к таким людям не отношусь. Но, честно говоря, я не вижу большого смысла рисковать своей, пусть и весьма относительной свободой ради подобного. Мне кажется, что если уж и идти на такое, то ради более важной цели.
И вот я, значит, хоть и видел телефон у Хомы раньше, но не сдал его, зачем? Я ведь не стукач, хотя мог бы и очень даже запросто. Во-первых, потому что это поощряется, можно было легко дополнительный отгул заработать, а во-вторых, Хому с его сальными волосами, большим животом и грудью, как у женщины, я всегда терпеть не мог.
С тех самых пор, как он в раздевалке громко рассказывал гадости про Таньку Голенкову. Я знал, что он врёт, но промолчал, только покраснел и губу закусил так, что ощутил во рту железный привкус крови. До сих пор простить себе не могу, что ничего не сделал тогда…
А с Женькой это было уже слишком. Пацан только родителей потерял и его полностью на интернатный режим перевели. К тому же он никого не знает здесь, новичок ведь, вдобавок мелкий и очень худой, так что же на него теперь всё вешать можно? И хоть я Женьку совсем не знал тогда, я не выдержал и сказал, что Хома врёт. Это его телефон, личный. А на Женьку валит, потому что тот новенький и беззащитный.
Воспитатель, – а это был трудовой час Лавра Семёновича, желтолицего, совершенно лысого человека по кличке Берия, в маленьких очках с тонкой оправой и сухими, всегда плотно сжатыми в одну нитку бесцветными губами, – перевёл взгляд колючих, цепких глаз с Хомы на меня и как будто раздумывал, что предпринять.
Говоря откровенно, выдержать его взгляд было не так-то просто. Если не считать завуча, горластую, костлявую Алевтину Анатольевну, по кличке Адольф, и начальника трудового лагеря Егорова, Лавра боялись больше остальных. И это притом, что на моей памяти, он ни разу ни на кого не повысил голоса.
Наоборот, говорил всегда очень тихо и подчёркнуто вежливо. Но от его ледяного взгляда, и этого вкрадчивого, как будто шелестящего голоса, пробирал такой мороз, что некоторые из нас забывали не только моргать, но и дышать. И лишь смотрели на Лавра, как кролик на удава.
Да и то сказать, погоняло «Берия» он ведь получил не только потому, что у него такое же, только слегка укороченное имя, как и у печально известного соратника Сталина. У нас поговаривали, что Лавр Семёнович сотрудничает с военной полицией и сам бывший чёрный берет, только в отставке. А ещё он мстительный и злопамятный. И если уж кого не взлюбит, то такого человека останется только пожалеть.
С минуту он поочерёдно смотрел на нас троих своими маленькими, похожими на бледно-голубые ледышки глазами, и я чувствовал, как волосы, даром, что стриженые почти под ноль, шевелятся на моей голове.
Положение моё усугублялось ещё и тем, что я уж точно не ходил у него в любимчиках. А тут ещё и Хома, как завопит:
– Гонит он, Лавмёнович! Мамой клянусь! Новенький этот Ярёма, тьфу ты, Яремчук то есть, подходит и спрашивает у меня, хочешь, мол, глянуть чего у меня есть, ну и телефон засветил, а я…я… отобрал и решил вам отдать, но только на перерыве, чтоб, типа, не отвлекать никого от работы…
Знаете, как-то очень спокойно я понял, что мне хана. И даже успел подумать, ну и пусть, мол… Ну а что ещё оставалось делать? Оказаться между Лавром и Хомой, это даже хуже, чем между молотом и наковальней. Может это даже страшнее красной зоны и профилактической беседы с чёрнопогонником, прикреплённым к нашей школе. И тут вдруг Женька Яремчук, сделал шаг вперёд и сказал:
– Это не мой телефон, в личном деле есть опись моих вещей, оформленная две недели назад при переходе в интернатный корпус. За это время я ни разу не отлучался из учреждения. И телефон там не значится, да и отпечатков моих на этом вы не найдёте… А ещё, если нужно, я могу прямо сейчас пройти тест на детекторе.
Тут наступила такая жуткая тишина, что мне казалось, удары моего сердца слышны всем без исключения и не только здесь, но даже в коридоре.
Да у нас был такой аппарат и даже специалист, работающий с полиграфом имелся, но пользовался и тот, и другой не очень доброй славой. Считалось, что если есть установка обвинить человека, то это будет сделано, как при помощи специального устройства, так и без него.
Только в первом случае, это непременно повлечёт за собой дополнительные меры наказания, если выяснится, что проверяемый на детекторе, намеренно водил всех за нос.
И что посмел тратить своё и чужое время, затрачивать энергоресурсы, отвлекать важного специалиста для констатации и без того очевидного вранья, отлынивать от выполнения трудового задания, ну и т. д., и т. п.
А так происходило почти всегда. Поэтому хоть и считалось, что к помощи полиграфа может обратиться любой сотрудник или воспитанник учреждения, добровольно на эту процедуру на моей, по крайней мере, памяти никто не соглашался.
Вот все и притихли. Смотрят на Женьку, как будто только его увидели, откуда, мол, он такой выискался. Конечно, потом многие сказали, что просто он новенький, откуда ему было знать о специфике работы нашего детектора лжи.
Но я уверен, что это здесь совершенно не причём. Всё дело в человеке, а не в каком-то там полиграфе. Я это сразу же понял, когда Женька заговорил. На первый взгляд, Женька – мелкий, худой, бледный. В лице ни кровинки, губы кусает и смотрит исподлобья, ну точно зверёк, загнанный в угол.