Холодная комната
Шрифт:
Мальчики усмехнулись.
– Да неужели? Раньше она сама у пивных ларьков стриптиз танцевала за два рубля!
Разошлись, условившись позже встретиться. Вечерело. Когда две юные музыкантши достигли улицы, на которой стоял их дом, Нелька вдруг застыла, как вкопанная.
– Ого!
– Что такое? – спросила Соня, также остановившись.
– Ох, ни хрена себе! Посмотри!
– Куда?
– Да на остановку!
У Сони было слабое зрение. Она сделала десять шагов вперёд и только тогда поняла, что так впечатлило Нельку. Та вслед за ней не пошла.
Под навесом автобусной остановки стоял мужчина в сером костюме с галстуком. Он курил, рассеянно скользя взглядом по проезжавшим мимо машинам. На лавочке рядом с ним стоял чемодан. Других ожидающих рядом не было. Соня медленно подошла. Увидев её, мужчина смутился. Выплюнул сигарету. На его выбритых, слегка впалых щеках проступил румянец.
– Сонечка, ты?
– Да, я. Вы что, уезжаете?
Саша очень долго молчал. Казалось, искал слова. Наконец, промолвил:
– Как видишь.
– Можно спросить, куда?
– В Ленинград. У меня там мама. Я ведь тебе про неё рассказывал. Помнишь?
– Помню. Так вы сейчас на вокзал?
– Конечно.
– Вас проводить?
– Спасибо, не стоит. Ведь у меня – один чемодан.
– Когда вы назад приедете?
– Никогда.
Соня огляделась, будто ища на лицах людей, идущих по тротуару, какое-то объяснение. Подошёл автобус. Трое мальчишек, перебежав дорогу, сели в него. А Саша остался. И он опять закурил.
– Приехал твой папа.
– Папа?
– Ну, да.
– И мама его впустила?
– Он здесь прописан. Такая вот ситуация.
Их глаза опять встретились. Соня морщила носик, из-за чего её взгляд казался насмешливым.
– Он – твой папа. И он тебя безусловно любит, Сонечка.
– Мама его впустила?
– А как она могла его не впустить? Объясни мне, как?
– И вы уезжаете?
– Уезжаю.
– Навсегда?
– Да. Но я тебе напишу. И мы с тобой ещё встретимся. Обязательно.
– А зачем нам встречаться? – спросила Соня, медленно сев на лавку, – ведь у меня есть отец, который меня безусловно любит! Вы сами это сказали.
– Но разве мы не друзья?
– Нет, мы не друзья, потому что я…
Её рот закрылся.
– Что – ты?
– Я бросила музыкалку! – крикнула Соня, подняв глаза, – вы горы свернули ради того, чтоб я поступила и чтоб училась! Купили мне пианино! Вдолбили маме, что я – способная! Занимались со мной, чтоб я, бездарная гадина, кое-как тянула программу! А я взяла и свалила из этой долбанной, сраной школы! И дверью хлопнула! Представляете, что я сделала? Ну какой я вам теперь друг?
Саша помолчал и ответил:
– Ты совершила ошибку, Сонечка. Но мы все ошибаемся, одни – реже, другие – чаще. Да, я очень хотел, чтобы ты достигла высот, которые оказались мне не по силам. Видимо, не судьба. Ты уже взяла документы?
– Да, да! Взяла! И разорвала! А знаете, почему?
– Не знаю. Скажи.
– Меня рвёт от мысли, что вы пытаетесь вылепить из меня какую-то ерунду, как из пластилина! Я вам – не пластилин! И я вам не дочка! И мне четырнадцать лет! И я вас люблю!
Через две минуты опять подошёл автобус. Саша уехал. Соня осталась на остановке. Она сидела там до утра. Никто её не искал.
Глава третья
Солнечным сентябрьским вечером тысяча девятьсот девяносто второго года к одному из подъездов пятиэтажки на улице Молдагуловой подкатила чёрная «Волга», ГАЗ-31 02. Её номера указывали на то, что принадлежит она государственным органам. Три старухи, галдевшие у подъезда, при виде этой красивой чёрной машины разом умолкли и пристально проследили, как она втиснулась между милицейскими « Жигулями» и «Скорой помощью».
– Персоналка, – определила одна из пожилых дам, прищурив глаза на номер. Вторая хмыкнула.
– Подполковник какой-нибудь! Высокое руководство нынче на «Мерседесах» гоняет.
Третья молчала. Пассажир «Волги», покинувший её ранее, чем водитель заглушил двигатель, после этого стал всё делать с неторопливостью. Он не тянул и на подполковника. Это был мужчина лет сорока или чуть за сорок, среднего роста, худой, небритый, стриженый по-мальчишески: чёлка длинная, сзади – коротко. Вышел он с «дипломатом» – то есть, с портфельчиком из разряда тех, которые стало модно называть кейсами. Тёмно-синий костюм сидел на мужчине, как сшитый по спецзаказу, но он был точно сшит не за один год до того, как его носитель стал разъезжать на казённой «Волге». Интеллигента в таком костюмчике куда проще представить где-нибудь в электричке, с двумя батонами колбасы подмышкой и газетёнкой перед заспанными глазами, чем в персоналке, с кейсом. А кейс как раз был хорош. Именно с таким ходил тогдашний премьер-министр, взахлёб проклинаемый всей страной за то, что вытаскивал её из смертельной пропасти как-то очень бесцеремонно, просто за шиворот.
Аккуратно захлопнув дверь персоналки, интеллигент достал сигарету и закурил. Потом он скользнул безразличным взором по всем окрестным домам с ярко отражающими багровое солнце окнами, по спортивной площадке с юными футболистами, по забору профтехучилища, по машинам, по гаражам, по притихшим бабкам, и не спеша зашагал к подъезду. Одна из бабок – та самая, что никак не прокомментировала его приезд, вдруг поднялась с лавочки и решительно преградила ему дорогу. Он попытался столь же решительно обойти её, но она успела схватить его за рукав.
– Скажите, вы следователь?
– А что?
Взгляд у обладателя кейса был ледяной, голос – хрипловатый. Хорошая сигарета торчала из уголка его рта как-то по-шпановски: не то торчала, не то свисала.
– Могу вам кое-что сообщить, – прошипела бабка, скосив глаза на приятельниц, затаивших дыхание, – но сперва скажите, как вас зовут и кто вы по должности?
– Я – следователь районной прокуратуры. Зовут меня Алексей Григорьевич Хусаинов.
Старуха подняла брови.
– Татарин, что ли?