Холодные и мертвые (сборник рассказов)
Шрифт:
— И эту свою штуку с собой забери. «Штука», она же Эф, гордо проигнорировала врача и вышла на кухню, закрыв за собой дверь. Курт налил себе новую порцию чая, закурил и сел за стол, на котором уныло подсыхали печенья с повидлом. Ойген жил один, любил готовить, но сладкое не ел. Курт сковырнул печенье с тарелки, опустил его в чай и только после этого смог разгрызть. Эф сел рядом, опустив голову. Видимо, завистливо созерцал тарелку. И начал говорить точно тогда, когда Курт этого ожидал.
Правда, он думал, что услышит что-то вроде сожаления
— Это не пневмония. Печенье было вкусным только тогда, когда было свежим. В случае же с этим не только тесто зачерствело, но и повидло свернулось в мерзкие комки. Курт отложил надкушенное печенье в тарелку и повернулся к Эфу. Потому что… стоп, что? Не пневмония?
— А ты у нас еще и врач?
— Это не пневмония, — спокойно повторил мастер. — На твоем месте я бы поговорил с этим парнем, когда он очнется, и узнал, где он успел свести знакомство с Серыми.
— Да ну, — отмахнулся Курт. — От этих знакомств просто умирают, насколько я знаю.
— Не всегда, — возразил Эф. — Смотря какой иммунитет и какое время встречи. Одно дело, когда кто-то из города с Серыми ненадолго пересечется, а другое — когда кто-то с континента, где ниже нуля вообще не бывает. Ты их носы видел? Никаких Серых не надо, чтобы они все слегли с простудами. Тут другой вопрос, что с серой болезнью так просто не справишься. Вряд ли здесь поможет обычный врач.
— Вот так новости, — Курт всплеснул руками. — Что за серая болезнь еще? Почему мне кажется, что этот термин изобрел Ганс, пока меня не было?
— Не заводись. Ты ее не знаешь, потому что почти ни у кого в городе ее не было. Иммунитет, все дела. К нам давно никто не приезжал, сам знаешь.
— Брандт недавно вернулся, — только для того, чтобы поспорить, вклинился Курт.
— Ну вот с его помощью и узнали, что есть такая болезнь.
— Да ну!
— Я сейчас не буду рассказывать. Курт выразительно вздернул подбородок и скрестил руки на груди.
Показал выразительным взглядом, что молчит.
— Я все сказал уже. Курт вздохнул. Иногда его терпения не хватало ни на что: ни на Ганса, ни на своего бензомастера, ни на свою собственную жизнь.
— И что ты предлагаешь делать с этим, с Юстасом? Если это не пневмония?
— Ну, если Ойген не справится сам, то нужно будет его отвезти в лабораторию Университета.
— Сам пойдет, — Курт отвернулся. — Пешком.
— Мемфис, — в голосе Эфа прозвучало что-то, похожее на упрек. Чертовы ученые, наизобретали всяких динамиков с интонациями, а потом патрульные мучаются.
— И ты. Оба пойдете пешком.
— Курт!
— Ничего не знаю.
— Курт!
— Извини, Ойген, я задумался. Врач вышел из комнаты, явно чем-то озадаченный. Теперь Курт знал, чем, иначе бы очень удивился.
— Ну что? Ойген сел, отобрал у него сигарету и докурил. Только после этого он поднял очки на лоб и задумчиво потер переносицу.
— Я не знаю, что это. Курт вздохнул. Отвратительно. Почему-то во всем оказывается замешан Ганс. Даже здесь, в болезни священника, зачем-то решившего приехать в город, который медленно загибается под весом снега.
— Когда он очнется, я смогу с ним поговорить?
— Да он вроде и так оклемался… Ойген потушил сигарету, взял с тарелки надкушенное печенье и, на ходу его жуя, пошел к плите, на которой стояла кастрюля.
— Так я могу?
— Только не пытай его, — Ойген пожал плечами. Эф покачал головой. Священник, видимо, чувствовал себя довольно вольготно, сунув руку под голову под подушку и укрывшись несколькими одеялами. Он с интересом наблюдал за приближением Курта и, если бы не болезненная бледность и прорывающийся кашель, казался бы совершенно здоровым.
— И часто у вас бывает бред с жаром? Курт сел на кресло, вляпавшись в оставленные Эфом следы.
Поморщился и потер ладонь о колено.
— В смысле, минуты прозрения? — Юстас потер лоб, зачесал волосы назад. — Конечно, частенько. Иначе бы я не мог нести слово Божье в мир.
— Ясно. Курт устало потер щеки. Он никогда не был фанатом выслушивания религиозных лекций от малознакомых людей, лежащих на кровати.
— За время поездки вы покидали фургон?
— Вы что, следователь?
— Я патрульный.
— Христианский патруль?
— Вы издеваетесь? — Курт встал. — Послушай, священник. Мы здесь не нуждаемся ни в божественном прозрении, ни в чуде, ни в очищении и еще какой-нибудь херне. Природные катаклизмы никак не связаны с нашими грехами. Потому что человечество грешит уже третью тысячу лет, и почему-то мир еще не рухнул.
— Но ваш мир близок к этому, — совершенно невозмутимо вклинился в монолог Юстас. Он сел, кутаясь в одеяло, закрыл его краем лицо и хорошенько прокашлялся.
— Нет, — отрезал Курт.
— Тогда почему вы здесь живете? Почему не уедете туда, где тепло?
Если вы считаете, что снег — не наказание за грехи.
— Потому что кто-то должен здесь жить. У священника была явная аллергия на разговоры о грехах. Его снова свернуло от кашля, который никак не прекращался. Курт встал, чтобы выйти, и столкнулся в дверях с Ойгеном. Тот держал в руках дымящуюся термокружку, ароматно пахнущую специями.
— М-м-м. Курт решительно захотел есть, но Ойген смерил его таким взглядом, что сомневаться не приходилось: столовая закрыта.
— Я уезжаю в Университет, Ганс знает, что с этим делать. Вечером вернусь или позвоню.
— Лучше вернись и забери его, иначе я сам позвоню Гансу, — Ойген отвернулся и направился к кровати. Курт хмыкнул. Конечно, нет. У Ойгена бы не хватило пороху (и хватило бы мозгов) не связываться с Гансом. Просто потому что если ты не лезешь с кулаками к верхам, то живешь тихую и долгую жизнь, даже если кругом последний круг Ада (или где там лед и предатели?). Курт бы тоже был рад следовать этой нехитрой заповеди, да вот как-то не получалось.