Холодный туман
Шрифт:
Встретила Андрея Марфа Ивановна. Уже по тому, как она была оживлена, Андрей понял: Полинка сейчас находится, по выражению хозяйки, «в затменьи». Марфа Ивановна считала, что после гибели Федора Бог смилостивился над Полинкой, затмив ее разум. Если бы этого не случилось, говорила женщина, Полинка или умерла бы от горя, или наложила на себя руки, «потому как така чиста любовь дается людям до гроба…»
— Весь день поет, — сказала Марфа Ивановна. — Как утром встала, так и начала петь. А то заглянет в мою комнату и скажет: «Федя с полетов явился, а у меня еще и обед не готов. Вот он и спросит меня: почему не готов? А я отвечу: потому что пела всё время. Думаете, он обидится? Ни на вот столечко не обидится, уж я-то своего Федю знаю. Наоборот, Марфа Ивановна, он даже обрадуется. Хорошо, скажет он, что ты поешь, это лучше, чем грустить-тосковать… Оно и вправду, лучше…»
Услышав голоса Андрея и Марфы Ивановны, Полинка крикнула:
— Кто там пришел, Марфа Ивановна? — И не дожидаясь ответа, сама вышла в прихожую.
— Денисио! — видно было, как искренне она обрадовалась Андрею. — Денисио, здравствуй! Ну-ка, дай я тебя поцелую. Ты почему, Денисио, давно не приходил? Вот вернется Федя, я пожалуюсь.
Она привстала на цыпочки, чмокнула Андрея с щеку, на мгновение прижалась своим лицом к его лицу.
— Пойдем ко мне, Денисио, — Полинка взяла его за руку и повела в свою комнату. — Я дам тебе почитать последние письма Феди, а я тем временем приготовлю чай. Или, может, ты голоден?
— Нет, я обедал, спасибо тебе, Полинка. А вот чаю выпью с удовольствием. Мы и Марфу Ивановну пригласим, правда?
— Конечно.
Полинка усадила его на кушетку, принесла два письма Федора.
— Вот это я получила неделю назад, — сказала она. — А вот это только вчера. Почитай, потом мы с тобой поговорим.
Письма, конечно, были старые, Андрей читал их уже несколько раз. Но стоило ему придти к Полинке, как она всегда говорила одно и то же: это последние письма от Федора, она получила их лишь вчера или позавчера, или четыре-пять дней назад.
Андрею нелегко было притворяться, но он поневоле подыгрывал Полинке, делая вид, будто каждое письмо он читает впервые. Вот и сейчас, когда Полинка вернулась с чайником и спросила, прочитал ли он эти письма, Андрей ответил:
— Прочитал. И я рад, что все у него хорошо. Воюет как надо. И друзья у него чудесные, такие не подведут.
Он говорил, а сам не отрывал взгляда от Полинки и почти физически ощущал, как душа его окутывается печалью и болью. Полинка с напряженным вниманием ловила каждое его слово, и на ее лице, в ее глазах отражались все ее чувства: радость за Федора, тревога за него и еще что-то такое, что Андрей не всегда мог уловить. Вот на короткое мгновение Полинку будто встряхнула какая-то мысль, будто о-с-в-е-т-и-л-а ее разум, и на это короткое мгновение в глазах у нее мелькнуло осознание действительности, но оно не было для нее утешением, наоборот, оно привносило в ее жизнь муку и, наверное, для Полинки было лучше, что все это длилось лишь краткий миг. Доли секунды на ее лице лежала мрачная тень, связанная с мучительным желанием и невозможностью вспомнить что-то настолько важное, без чего, казалось, жизнь не имела смысла. Да, лишь доли секунды. И тут же сразу все менялось: словно после густого мрака в комнату врывались лучи полуденного солнца и отблески их начинали играть в глазах Полинки, оживляли ее губы, все лицо, все ее существо. Она протягивала к Андрею руки, точно желая выразить этим жестом свою благодарность к нему и говорила:
— Спасибо тебе, Денисио. Ой, какое большое тебе спасибо. Ты ведь тоже верный друг Феди и за это я тебя очень люблю. Сегодня я буду опять писать ему письмо и обязательно напишу, какой ты славный человек. А вот Валерий Трошин совсем не такой. Встретит меня и даже не поздоровавшись, начинает усмехаться: «Ну, как там твой Федор? Не получил еще Героя Советского Союза?» Разве так можно, скажи, Денисио?
Полинка разлила чай, крикнула хозяйке:
— Марфа Ивановна, идите к нам!
Марфа Ивановна вошла, положила на стол свежие шанежки, сказала:
— Угощайтесь, дети, для вас испекла. Правда, давеча маленько отнесла двоюродной своей сестрице Авдотье. Неделю назад получила она похоронку на мужа, с тех пор, как не жива. Посерела вся, детишков запустила, голодные сидят, глядеть больно. А она день и ночь причитать: «Да на кого ж ты нас покинул, сиротинушек горемычных, да как же мы жить-проживать будем, иль по миру идтить таперь да за Христа ради милостыньку просить-выпрашивать…» А я — ей:: «Нишкни, неразумная.! Причитаньями делу не поможешь! Детишков растить надо? Надо. Вот об этом и думу думай. И оборони тебя господь о милостыньках помышлять — не годно вдове солдата российского в нищенках ходить…» Правильно я рассуждаю, Дунисия?
— Да не Дунисия он, а Денисио, — засмеялась Полинка.
Рассказ Марфы Ивановны о беде Авдотьи почему-то не произвел на нее сильного впечатления, хотя Андрей и опасался, как бы она не восприняла его, как и свою беду. Возможно, не все до нее дошло, а может, думала она во время рассказа совсем о другом.
— А я вот тоже завтра на фронт улетаю, — сказал Андрей. Сказал так, будто ничего особенного в этом нет, потому что все так и должно быть, и он не придает этому какого-то особенного значения. — Я уже и чемоданчик собрал, и все у меня к отлету готово.
Он увидел, как Марфа Ивановна, взяв с блюдца чашку с чаем, оторопело подержала ее в руках и тут же поставила на место, женщина даже заметно побледнела, и губы ее дрогнули, она, кажется, хотела что-то проговорить, но Андрей строго взглянул на нее, словно предупреждая: «Не надо» И перевел взгляд на Полинку.
— Что ты сказал, Денисио? — спросила она. — Улетаешь на фронт? Завтра утром?
— Завтра утром, — ответил Андрей. — Налей-ка мне еще чашку. А ты никогда не пробовала сама испечь шанежек? Вот таких, как эти…
— Не пробовала… Шанежки… Марфа Ивановна умеет, а я не умею. Ты сказал, Денисио…
Она, не договорив, умолкла и рассеянно посмотрела на Андрея, наморщив лоб. Вот и опять в глазах у нее появилось то мучительное желание что-то вспомнить или что-то осознать, которого Андрей всегда опасался. И Андрей подумал, что сейчас она ухватит ускользающую от нее мысль, свяжет его слова о вылете на фронт с гибелью Федора, и тогда наступят для нее те страшные минуты, и даже часы, когда душа ее начинает метаться от страшного горя.
— А ты, дочка, попробуй все ж испечь те шанежки. Тесто я замешу тебе, — сказала Марфа Ивановна, поняв, о чем подумал Андрей. — Тута не шибко все трудно.
— Попробую, Марфа Ивановна, попробую.
К счастью, ускользнула от нее мысль, за которую она хотела ухватиться. И морщинки исчезли со лба, и глаза оживились, улыбка тронула губы. А Марфа Ивановна начала рассказывать, как она тесто для шанежек готовит, потом перешла на маринование грибов, и Полинка слушала, иногда переспрашивая Марфу Ивановну точно стараясь что-то запомнить, что-то уяснить.