Холст
Шрифт:
– Где? зде-есь?
– Ну да. Довольно тихо, листья шелестят. Вроде бы неплохо. Ляжем валетом. На, возьми под голову. А этим укройся.
– И так жарко.
– Ну как?..
– Жестковато.
– Вообще путешественники берут с собой надувные матрасы, но они тяжелые. Шьют сами коврики из кусочков пенопласта. Но это тоже не перина.
У фонаря толклись мотыльки, высветлялись и так-то хорошо видные бабочки. Где-то неподалеку изредка проезжали автомобили.
Послышались шаги. Кто-то направлялся сюда. Но остановился. Постоял и повернул обратно.
Утром по скверу шли и шли
– Проснись, уже утро.
Наносило запахи сигарет, одеколонов, духов. Она встала, принялась натягивать босоножки, стараясь не смотреть по сторонам.
– Немного заспались, – пробормотал он смущенно. Полез за сигаретами.
– Где можно умыться?
Он поскреб щеку в русых завитках, хмыкнул.
– Может, ты потом покуришь? – не поднимая глаз, спросила она.
– Да, пойдем.
Он курил на ходу. Они пристроились к шествию новосибирцев, вышли на широкий проспект с мчащимися машинами. Между домов над деревьями висело красное солнце.
– Ого.
– Ты думала, здесь ездят на собачьих упряжках?
Она взглянула на него:
– Просто я удивляюсь, неужели вчера мы не заметили, как перешли через эту дорогу?
– Нет, мы идем здесь впервые. Еще целый день впереди. Или лучше провести его на вокзале?
– Нет. Но где тут можно умыться? И… мне хочется.
– Здесь один из научных центров страны.
– Академгородок, – сказала она. – Ну и что?
– Ну, наверное, и туалеты есть.
– Ладно, пошли… Смотри, написано: Красный проспект.
Они шли сначала вдоль проспекта, потом углубились во дворы панельных и кирпичных домов. Он предлагал ей просто зайти за железные гаражи, но она отказывалась. Из домов выходили все новые новосибирцы, умытые и причесанные, кто-то закуривал; все спешили к Красному проспекту; из открытых форточек доносились голоса радиодикторов, бодрая музычка. Все та же музычка, что и четыре часовых пояса назад. Автомобилисты выгоняли из гаражей “Москвичи”, “Жигули”, “Запорожцы”, торопливо протирали тряпками лобовые стекла, заводили моторы; пахло бензином. Куда-то бежал задыхающийся толстый мужчина в мокрой футболке. Зевающий мальчишка выгуливал лохматую собачку неопределенной породы, он сомнамбулически безвольно следовал туда, куда его тянула собачка за поводок, и спотыкался.
Внезапно посреди асфальта, стекла, железа и кирпича блеснула вода. Или, может быть, какое-то химическое соединение? жидкое стекло, что-то еще в таком роде… бензиново-асфальтовый мираж.
Нет, это была настоящая вода.
– Вода!..
Они оказались на набережной. Он повел ее к мосту. Осторожно они прошли среди бутылочных осколков и всякой дряни. Она сказала, что умываться здесь ни за что не станет. Он ответил, что умыться можно подальше, а здесь – справить нужду. Кто же виноват, что академики не удосужились нигде построить обычный сортир из досок.
Умывались они поодаль от моста. Вода пахла керосином. Она тщательно вытерлась носовым платком.
– Посмотри, чистое лицо?
Он посмотрел и кивнул.
– Поцелуй в подтверждение.
Он поцеловал ее в щеку.
– И в другую.
Он поцеловал в другую.
– Мог бы это сделать и без просьб, – заметила она.
Он полез за сигаретами.
По воде проплывали масляные пятна. Откуда-то доносились гудки.
– Как называется?
– Река?.. Не знаю.
– У тебя даже нет карты.
– Настоящие места не наносят на карты.
Из-за поворота выплыла моторная лодка, ею управлял человек в кепи с длинным солнцезащитным козырьком. И на миг шар солнца повис прямо над его головой, затем его повело в сторону… солнце? моториста?
Она сказала, что реки в Сибири нечистые. Он ответил, что чистые воды будут дальше. Это намек на легенду?
Моторка проплывала мимо.
– Нет, в самом деле, – ответил он. – Объективно чистые. Никаких намеков.
Они поднялись на набережную, пошли неторопливо.
В открывшемся магазине купили две бутылки яблочного сока, печенье. Полки там ломились от банок с зелеными маринованными помидорами, от макарон и рыбных консервов, больше ничего не было, новосибирцы жили аскетами, держали пост, как и прочие жители азиатско-европейской страны, изобилующей пастбищами и всяческими угодьями для птиц и одомашненных зверей… нет, даже в магазинах чувствовался этот особый, никому не понятный дух самости и таинственности.
Над Красным проспектом кадил жаркий и шумный день.
Они заприметили древесный клочок с лавками прямо посреди проспекта и забрались туда, думая, что никто там не помешает.
Она взялась за булку из столовой, но тут же отложила, скривившись.
– Так невкусно?
Печенье ей тоже не понравилось, но надо же было что-то есть, и она откусывала от квадратиков с узорами и запивала соком. Им бы поучиться у бабушки, вот у нее было печенье. Такое вроде овсяного, но не овсяное, а из ржаной черной муки, которую она замешивала с маслом, сметаной, жиром, делала кругляши, клала на сковородку и – в печь. Ну, это просто у нее такое сердце было. Я где-то читала, в “Крестьянке”, что ли: готовьте с добрыми помыслами. Даже так: это и есть ваши помыслы. Вот глупость. Не люблю готовить. Всегда удивлялась бабушке: встать чуть свет, растопить печку, месить тесто, возиться часа два-три, чтоб потом мы все сразу смели.
– К нам кто-то идет?.. Или просто мимо.
Но мужик в грязно-белой футболке и синих спортивных штанах подошел к ним.
Был он морщинист, ушаст, шея заросла сивой шерстью, из-под густых бровей ярко синели маленькие глазки. Кого-то он напоминал.
Мужик оскалил прокуренные редкие зубы и сказал:
– А я видел вас. Как вы в парке кантовались. Еще удивился, что туфельки как у кроватки стоят.
– Босоножки, – поправила его девушка.
– Ага. Не помешаю? – Он сел рядом. – Но кто ж так поступает. Не по уму. Тут у нас, конечно, можно сказать, всемирный перекресток, ко всему привыкли, народ отовсюду и по разным параллелям кочует, геологи, бичи, таежники. А у странника кто украдет?.. – Он почесал выпуклыми провяленными табачным дымом ногтями загривок, прокашлялся. – Но бывают казусы. – Он покосился на спутника девушки. – Дайте, пожалуйста, сигаретку, если есть, конечно.