Homo Divisus
Шрифт:
– Сейчас принесут?
Тельп улыбнулся и показал на стену. Часть ее отражала внутренность комнаты, и, подойдя ближе. Корн увидел себя. Это было его лицо, может, немного изменившееся, но наверняка его. В первый момент он не мог понять, в чем разница, потом сообразил. На лице не было ни морщинки.
– Пластическая операция?
– спросил он.
– Пришлось кое-что подправить, - снова улыбнулся Тельп. Надеюсь, ты не в претензии?
– Пожалуй.
Он смотрел на свое отражение. Коротко, очень коротко подстриженные волосы, кожа на черепе натянута, словно ее распирает
– Как его снимают?
– спросил Корн.
Тельп подошел и слегка потянул ткань возле ворота.
Ткань разошлась вдоль невидимого шва. Корн заметил на груди тонкие побелевшие рубцы.
– Перекраивали?
– Да. Но все срослось прекрасно, как видишь.
– Я совершенно не чувствую швов, - сказал Корн.
– Вообще, насколько я понимаю, все, что ты сделал со мной, - первоклассная работа.
– В самом деле, я могу гордиться твоим телом.
Корн взглянул на Тельпа, лицо хирурга посерьезнело.
– Это было очень трудно?
– Не то слово - совершенно внове. Уникальная операция. Ты со временем убедишься в этом. Ну а сейчас твой организм работает без малейших сбоев, как отличный гоночный автомобиль, совершенно исправный, с большим ресурсом. У тебя все впереди. При желании можешь стать даже космонавтом.
– Тут девушка упоминала о лыжах...
– Девушка?
– Да, которая говорила со мной, когда я проснулся.
– А, это была Кома. Она присматривает за тобой. Я всего лишь врач: операция, послеоперационные процедуры. Потом, конечно, я тобой тоже интересовался, но уже не как хирург, понимаешь?
– Да. Наверно, у тебя много пациентов? У Кары их всегда масса.
– У кого?
– У Кары, моей жены. Ты ведь с ней общался.
– Да-да...
– Она меня сюда и поместила. Это какая-то очень современная клиника.
Тельп молча смотрел, как шевелятся на ветру ветви в окне.
– Одно можно сказать с уверенностью. Корн, - проговорил он наконец.
– Своей жизнью ты обязан Коме.
Тельп замялся,
– И тебе...
– Моя роль, - в определенном смысле, - вторична.
– Не понимаю.
– Об этом мы еще успеем поговорить. А теперь поешь. Первый настоящий завтрак после долгого искусственного питания. Ты доволен?
– Еще бы.
– Возможно, пища покажется тебе несколько странной, но ты пока на диете. А меня ждут пациенты.
Корн хотел было спросить, когда кончится изоляция, но в этот момент в распахнувшиеся двери въехал столик и запахло бульоном. Тельп пододвинул ему стул.
– Присядь и поешь. Хочешь послушать музыку? Еще древние оценили ее влияние на процесс пищеварения.
– Здесь есть радио?
– Корн обвел взглядом стены.
– Только динамик. Что хочешь послушать?
– Все равно, - Корн сел и развернул салфетку.
Послышался тихий щелчок и вслед за ним первые такты мелодии.
– Это ты включил?
– Нет. Автомат, - ответил Тельп и вышел.
"Автомат. Автоматизированная больница", - подумал Корн, принимаясь за еду. Эта мысль снова пришла ему в голову, когда он встал, а столик самостоятельно ретировался в раскрывшуюся на мгновение дверь. Заинтересовавшись тем, что станет со столиком дальше, он подошел к двери, но опалесцирующие желтоватые створки уже сомкнулись. Он вернулся на середину комнаты, глянул в окно на серое предвечернее небо, лег на кровать и уснул. Ему снилось памятное утро на шоссе, покрытом тонкой коркой льда, образовавшейся за ночь после вечерней оттепели. Он опять обгонял неуклюжие автобусы, мчась к проступающим у горизонта горам. Обогреватели работали безотказно, и в машине было тепло. Въезжая на серпантин, он насвистывал марш, оставшийся в памяти еще с детских лет. И вдруг - смерзшийся снег на шоссе, резкий поворот руля и спазм в желудке, когда колеса оторвались от покрытия. Он проснулся. Бешено колотилось сердце. Тут же он услышал, как кто-то сказал:
– Опять неконтролируемый сон. Это недопустимо. Сколько можно повторять!
– Схема рекомбинации предусматривает такую фазу, - произнес уже знакомый женский голос.
– Мне нет дела до ваших фаз! Он мой пациент.
Корн открыл глаза. У кровати стоял Тельп. Больше в комнате никого не было.
– Он проснулся. Займись им. Я скоро вернусь.
Корн взглянул на дверь, но и там тоже никого не было. Тельп смотрел ему в глаза.
– Неприятная штука. Но это пройдет. Скоро ты будешь видеть нормальные сны.
– А почему она вышла?
– Она вернется. Еще несколько дней ты будешь под ее опекой. Кома следит за процессом твоей адаптации.
– Она психолог?
– И психолог тоже. Ну, я пойду. У тебя подскочило давление и участился пульс. Я зашел взглянуть, в чем дело.
– Знаешь, с меня довольно, - сказал Корн.
– Не понимаю.
– Мне надоела изоляция. Я чувствую себя здоровым, совершенно здоровым, хочу видеть родных, знакомых. Выйти отсюда.
– Скоро выйдешь.
– Это я уже слышал.
– А что бы ты еще хотел услышать?
– Тельп внимательно посмотрел на него.
– Когда кончится период адаптации. Еще немного - два, три дня. Потом выйдешь и остальное решишь сам. Но эти несколько дней придется потерпеть. Ты взрослый человек, Корн, - в дверях Тельп обернулся, - тебе тридцать один год, у тебя все впереди. Помни об этом всегда.
Тельп вышел, а Корн уставился в потолок, теплившийся слабым голубоватым светом, он пытался понять, что в действительности имел в виду врач с широким лбом, еще не дрожавшими пальцами и близорукими глазами. Потом потолок погас.
Корн открыл глаза от легкого прикосновения ко лбу. В комнате снова было светло. На стуле рядом с его кроватью сидела девушка.
"Словно сошла с портрета, - подумал Корн, - с портрета кого-то из старых мастеров, которые видели мир таким, каков он есть".
– Ты Кома?
– спросил он.
– Да. Вот я и пришла.
– Знаю. Ты психолог. Руководишь процессом моей адаптации.
– Можно сказать и так. Но весь этот процесс сводится к беседе, - она говорила спокойно, выразительно, как хороший лектор.