Homo Divisus
Шрифт:
– Попозже. Сейчас у меня встреча с Комой.
– С кем?
– С Комой, психологом. Ты не знаешь ее?
Род внимательно посмотрел на него.
– Нет. Откуда мне знать? Мое дело - ваши мускулы, спорт, вождение. Остальное меня не интересует. И психологи тоже. Мне нет до них дела.
– Напрасно. Очень милая девушка.
– Мне нет до них дела, - повторил Род.
– К счастью, я здоровый, нормальный человек.
– А я, значит, нет?
– Ты?
– Род смотрел куда-то в глубь коридора.
– Ты тоже, но коль уж попал к нам... А, да что говорить!
– он махнул рукой.
– Ну, пока. Встретимся в бассейне.
Род сделал несколько шагов и остановился перед цифрами, вспыхнувшими на полу коридора. Это был номер его выхода. Стена расступилась. Корн почувствовал легкий порыв теплого воздуха, и Род прошел сквозь стену, которая тут же помутнела и снова засветилась зеленым светом, как и весь коридор.
Корн тоже отыскал свой номер и сквозь расступившуюся стену попал в лабораторию Комы. Ее, конечно, не было на месте. Он видел ее только в те минуты, когда надевал шлем. Вероятно, она не хотела с ним встречаться, когда активность его мозга не фиксировалась мнемотронами и не могла стать объектом анализа. Огромное кресло со шлемом стояло на возвышении посреди комнаты, темным пятном выделяясь на фоне молочно-белых окон, пропускавших приглушенный дневной свет. В пол уходили толстые жгуты проводов в пластиковых оболочках, а на одной из стен безжизненно поблескивали серые экраны.
– Ты пришел?
– услышал он голос Комы.
– Садись в кресло, сейчас я поставлю новые мнемотроны.
Корн поднялся по ступенькам, сел и почувствовал, как меняется кривизна спинки и подлокотников кресла: укрытые в обшивке датчики считывали форму его тела. Сверху был виден пульт управления. Сейчас придет Кома и, как всегда, изучающим взглядом посмотрит ему в лицо. Засветились экраны. На пульте замигали огоньки. Корн откинул голову на подголовник - шлем сдавил виски, мгновение забытья, контуры предметов расплылись, потом снова обрели нормальные пропорции и формы.
Вошла Кома и встала за пульт. Она посмотрела на него именно так, как он и ожидал. Он попытался улыбнуться, но она этого, казалось, и не заметила.
– Твой знар, Стеф?
– Я повторял уже сотни раз.
– Повтори еще! Сейчас дети запоминают номер своего знара раньше, чем собственное имя. Ты перескочил через эти детские упражнения, приходится наверстывать. Итак, твой знар?
– АСМИ-3-139-221.
– Прекрасно. У каждого человека свой знар...
– ... и по этому знару Опекун распознает его, - докончил Корн.
– А твой знар, Кома?
Впоследствии он никогда не мог понять, зачем задал этот вопрос. Может, попросту надоело изо дня в день повторять одни и те же ответы, которые одинаково хорошо были известны и ему и Коме еще прежде, чем был задан вопрос. Может, играючи, ненадолго хотел поменяться с Комой ролями, хотя это и было невозможно, ведь не она, а он сидел в кресле со шлемом на голове, она же наблюдала за его реакциями по кривым на экранах пульта управления. Он задал свой вопрос и увидел, как у Комы застыло лицо.
– Не следовало этого говорить, - проговорила она.
– Зачем ты это сделал? Почему люди - такие...?
– Но Кома...
– Играла в песочнице, пишу диссертацию - ты и это говорил мне.
– Не понимаю. Я действительно не понимаю, что ты имеешь в виду.
Девушка собралась ответить, но вдруг застыла, и Корну, глядевшему на нее сверху, показалось, что она прислушивается к каким-то голосам. Потом она взглянула на Корна и машинально поправила волосы.
– Итак, знар свой ты помнишь. А мышцы? Как с ними?
– Думаю, нормально.
– Никаких осложнений?
Корн немного помолчал.
– Значит, Род уже доложил тебе, что я сорвался?
– Не расстраивайся. Временная неподвижность пальцев. Так бывает с каждым.
– Здесь совсем не то, Кома...
– А что же? Не можешь вспомнить?
Он не хотел, но воспоминания нахлынули помимо его водя.
Шахта, запах гнили, слизь...
– Нет! Ты принуждаешь меня думать об этом! Не хочу! Слышишь?!
Кома глядела на него, ничего не понимая.
– Прости, - сказал он.
– Почему-то вспоминается то, чего я никогда не переживал. Не мог переживать. Я никогда не был в такой лаборатории. И эта... слизь с привкусом молока...
– И что еще?
– Шахта, в которую я падал, обратный отсчет...
Она подошла и коснулась его руки.
– Не думай об этом, Стеф, - сказала она.
– Ничего такого не было. Все это неправда. Порой нам снятся места, в которых мы никогда не бывали, и события, в которых никогда не принимали участия. Проснувшись, мы не можем сказать, привидилось ли нам это или происходило в действительности. Ты, Стеф, пробуждаешься от сна, долгого, многолетнего сна, - Кома наклонилась к нему и он увидел ее лицо вблизи. "Странно, - подумал он, - когда она успела подняться? Ведь только что была внизу". Ему подумалось, что тут был какой-то сбой, нарушение непрерывности во времени и пространстве. Такое бывает в стереовидении, при смене плана, но не в жизни. Он не понимал этого, и его неуверенность, по-видимому, отразилась на сигналах мозга, воспринимаемых аппаратурой, потому что кривые на экранах заструились волнами, и Кома тут же заметила это, хотя ему казалось, что она смотрит только на него.
– Что случилось?
– спросила она.
– Ничего. Ничего особенного.
У него не было от нее секретов, он доверял ей, она была единственным связующим звеном между миром, записанным в его мозге, и миром, его окружающим. Но не мог же он сказать этой девушке, что воспринимает ее как стереовизионное изображение, ее, чье прикосновение он все еще ощущал на своей руке.
– И однако тебя что-то...
– она на мгновение заколебалась, подыскивая нужное слово, - обеспокоило.
Он подумал, что она совершенно точно сформулировала то, что отразили всколыхнувшиеся кривые.
– Уверяю тебя, ничего...
– Стеф, - сказала Кома, внимательно глядя на него, - я не могу сегодня установить с тобой полного контакта. Это скверно. Ты мне не веришь?
– Если я кому-нибудь и верю, так это тебе.
– Я знаю, ты думаешь о своем видении и хочешь, чтобы я тебе все разъяснила. Как, почему... А я не могу. И ты перестал мне доверять. Словно ребенок, который начинает понимать, что родители не всесильны.
– Не шути, Кома. Я не ребенок.
– Но механизм реакций у тебя тот же, - она вернулась к пульту управления, - а объяснить тебе всего я не могу. Что делать, ты должен с этим примириться и, несмотря ни на что, верить мне.