Хорош в постели
Шрифт:
Но рядом возникла продавщица в строгом синем костюме.
– Что вам показать? – доброжелательно спросила она. Я ткнула пальцем в крошечные серьги с бриллиантами.
– Эти серьги, пожалуйста.
Макси выглянула из-за моего плеча.
– Только не эти, – осадила она меня. – Кэнни, они слишком маленькие.
– Может же на моем теле быть что-то маленькое, – ответила я.
Макси удивленно воззрилась на меня.
– Почему?
– Потому что... – Я не договорила. Макси схватила меня за руку.
– Знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, ты выглядишь прекрасно. Я думаю,
– Вот про это не забывай, – рассмеялась я. Продавщица тем временем расстелила на прилавке кусок черного бархата и положила на него две пары сережек: те, на которые указала я, и другие, с бриллиантами размером с изюминку. Я взяла их в руку, посмотрела, как они сверкают.
– Они великолепны, – выдохнула я и поднесла к ушам.
– Они вам идут, – заметила продавщица.
– Мы их берем, – уверенно заявила Макси. – Заворачивать не надо. В них она поедет домой.
Позже, в машине, с новыми сережками в ушах, которые высвечивали радугу на потолке всякий раз, когда на них падал солнечный свет, я попыталась поблагодарить Макси за то, что пустила в свой дом, помогла продать сценарий, заставила поверить в будущее, в котором я заслужила такие вот серьги. Но Макси только отмахнулась.
– Ты действительно заслужила красивую жизнь, – ответила она. – И перестань этому удивляться, Кэнни.
Я глубоко вздохнула. «Подруга», – прошептала я ребенку. А Макси сказала:
– Я приготовлю тебе лучший в твоей жизни обед.
– Я этого не понимаю. – Мать, как обычно, звонила во второй половине дня, чтобы учинить допрос. – И у меня есть только пять минут, чтобы понять.
– Пять минут? – Я подтянула телефон поближе к груди и, прищурившись, уставилась на ногти на ногах, пытаясь решить, можно ли ходить по Голливуду с ободранным лаком или меня тут же оштрафует педикюрная полиция. – А куда ты так спешишь?
– Предсезонная игра, – ответила мать. – Мы встречаемся с «Лавандовой угрозой».
– Они хорошо играют?
– В прошлом сезоне играли очень даже неплохо. Но ты уходишь от темы. Значит, так, ты живешь с Макси... – начала мать и замолчала с ноткой надежды. Во всяком случае, мне показалось, что я уловила эту нотку.
– Мы всего лишь подруги, мама. И отношения у нас чисто платонические.
Она вздохнула.
– Еще не поздно все изменить, знаешь ли. Я закатила глаза.
– Уж извини, но придется тебя разочаровать.
– И что ты поделываешь?
– Развлекаюсь. Отлично провожу время. – Я не знала, с чего и начать. Я провела в Калифорнии уже три недели, и каждый день мы с Макси отправлялись в маленькое путешествие на красном кабриолете Адриана, который превратился для нас то ли в волшебную карету, то ли в ковер-самолет. Прошлым вечером, после обеда, мы прогулялись по пирсу Санта-Моники, купили по пакетику масляного сладко-соленого картофеля фри и по бумажному стаканчику ледяного розового лимонада, все съели и выпили, болтая ногами в воде. Днем раньше съездили на фермерский рынок, где набили багажник малиной, маленькими морковками и белыми персиками, которые Макси раздала членам съемочной группы (за исключением исполнителя главной мужской роли, поскольку он, по разумению Макси, мог воспринять персик как закуску, к которой непременно требуется выпивка («А я не хочу, чтобы на меня возложили ответственность за его очередной запой»).
К некоторым особенностям Калифорнии я никак не могла привыкнуть. Во-первых, к всеобщей красоте женщин. Во-вторых, к тому, что лица людей, которых я видела в кофейнях или в магазинах для гурманов, казались знакомыми, словно их обладатели играли подружку или приятеля главного героя в каком-то телесериале, появившемся в 1996 году и быстро сошедшем с экранов. Удивлял меня и культ автомобиля. Все всюду ездили, поэтому я не видела ни тротуаров, ни велосипедных дорожек, только бесконечные автомобильные пробки, смог, густой, как мармелад, и многочисленные платные автостоянки, даже на пляже, куда мы как-то раз приехали.
– Теперь я, можно сказать, увидела все, – заявила я Макси.
– Нет, не все, – возразила она. – На Третьей улице есть такса, одетая в полосатое трико. Она выступает в уличном цирке. Увидев ее, ты сможешь сказать, что видела все.
– Ты вообще-то работаешь? – спросила моя мать, на которую не произвели впечатления такса в трико и белые персики.
– Каждый день, – честно ответила я. Между поездками и выходами в свет я как минимум три часа в день сидела перед моим лэптопом. Вайолет прислала мне столь исчерканный сценарий, что на первый взгляд в нем не было ни одного неправленого слова. «НЕ ПАНИКУЙ, – написала она на титульном листе чернилами цвета лаванды. – Лиловая правка – моя, красная – студии, черная – парня, который, возможно, будет ставить фильм, и все его замечания, думаю, – бред. Всю правку подвергай сомнению, потому что это ТОЛЬКО ПРЕДЛОЖЕНИЯ!» Вот я и продиралась сквозь частокол сносок на полях, вычеркиваний, стрелок, примечаний.
– Так когда ты возвращаешься домой? – спросила моя мать.
Я прикусила губу. Я этого еще не знала, но понимала, что решение придется принимать в самом ближайшем будущем. Моя тридцатая неделя стремительно приближалась. А после этого мне предстояло или найти доктора и рожать в Лос-Анджелесе, или добираться до дому наземным транспортом.
– Пожалуйста, дай мне знать о своих планах, – говорила мать. – Я с радостью отвезу тебя из аэропорта домой и, возможно, даже посижу с внуком или внучкой, пока ему или ей не исполнится годик...
– Мама...
– Я просто хочу, чтобы ты помнила об этом. – И она положила трубку.
Я поднялась, вышла из дома на пляж. Нифкин кувыркался у моих ног, надеясь, что ему удастся достать из волн брошенный мной теннисный мяч.
Я понимала, что принимать решение в конце концов придется, но все шло так хорошо, что ни о чем не хотелось думать, разве что о следующем прекрасном солнечном дне, следующем вкусном обеде, следующей поездке по магазинам или на пикник, прогулке по берегу под звездным небом. Если отбросить мимолетные воспоминания о Брюсе и времени, когда мы были счастливы вместе, да редкие мысли о неопределенности будущего, я, можно сказать, блаженствовала в доме Макси.