Шрифт:
Однажды мне пришлось клеить обои. Пришлось снимать старые. Под обоями были наклеены газеты. Судя по рекламным объявлениям, газеты были конца прошлого и начала нашего двадцать первого века. Отковыривая их от стены шпателем, между делом я иногда читал эти газеты. Неожиданно я наткнулся на маленькую заметку, вызвавшую во мне мучительные мысли, переживания и долгие размышления о нынешнем разладном времени, о беде постигшей наш народ, отдавший Родине свои силы и жизни и в одночасье ставший шлаком, мусором, отработанным материалом по воле торгашей и мизантропов.
В короткой заметке говорилось о смерти шахтёра, который свёл счёты с жизнью. Последний
Я долго обдумывал, а ещё дольше писал свою повесть, навеянную прочитанной заметкой в газете. Судить о ней моему читателю. Надеюсь, что я не напрасно потратил своё время на её написание, и она тронет живые сердца. Это не юмористическое повествование, а что-то вроде антиутопии, местами саркастический памфлет и гротеск, мистический реализм с размышлениями о том, что произошло и происходит с раздробленным смутой народом, нещадно ломаного, битого, унижаемого, обманутого кровожадными «товарищами» и «господами», изобретающими разные «измы», загоняющие великий народ в пандемонический, апостасийный и апокалипсический капкан, целенаправленно разрушающих духовный смысл бытия. Мой герой, блуждая в иллюзорных лабиринтах сновидения, на пути к своей Голгофе, находит её в беспощадной реальности.
С уважением к читателю Бахтин Игорь Иванович.
И шуточку «даёшь стране угля», мы чувствуем на собственных ладонях.
(Из песни В. С.Высоцкого)
Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет потряс все кости мои.
Библия. Книга пророка Иова XV-13–14
Смотри всегда на сердца сограждан. Если в них найдешь спокойствие и мир, тогда сказать можешь воистину: се блаженны.
А. Н. Радищев.
Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис телевизор запретил.
(из песни В. С. Высоцкого)
Глава I
Внизу было море, неумолимо приближающееся, отсвечивающее миллионами солнечных бликов. Приводниться совсем не хотелось и, хотя управлять парашютом было сложно (ужасно мешал чемодан), Караваев всё же умудрился, не выпуская его из руки, приземлиться совсем рядом с морем, слегка подвернув ступню. Погасив купол, он разжал сведённые судорогой пальцы, бросил чемодан на песок, избавился от парашюта, и, массируя болезненно покалывающую кисть левой руки, огляделся.
Приземлился он на пустынном пляже с кабинками для переодевания и густо разбросанными по песку деревянными лежаками. Под разноцветными зонтами на пластмассовых столах стояли бутылки, стаканы, тарелки с едой, на песке валялись пляжные шляпы, детские панамы, очки, игрушки, один из множества мангалов слабо дымился; на волейбольной площадке, под провисшей сеткой, ожидали игроков разноцветные мячи, у старого пирса покачивались белоснежные катера.
У Караваева возникло ощущение, что люди только что, скопом, спешно убежали куда-то смотреть что-то очень интересное, и вот-вот вернутся, шумно усядутся за столы, начнут играть в волейбол, побегут купаться в море.
Но мысли о странной безлюдности пляжа, на вид вполне обжитого, занимали его недолго. Он с восторгом уставился на близкое море, лениво накатывающееся на берег.
Нещадно палило солнце, его расплавленный диск замер в зените, вдоль влажной береговой линии причудливо колыхалось знойное марево, истерично кричали голодные чайки, камнем падающие в море за добычей.
Море! Ласковое и бескрайнее, оно манило, звало, призывно нашёптывало: разбегись, оттолкнись посильнее от берега и нырни в мою зовущую бездну! Плыви под водой долго, долго – сколько сможешь, после вынырни, пофыркивая радостно, и ляг на спину, широко раскинув руки и ноги, полежи так, улыбаясь блаженно солнцу, которое над этой бескрайней живой водной гладью теряет свою испепеляющую силу. Поплавай всласть, поныряй к холодному сумрачному дну за отполированными вечным движением воды камешками и ракушками, покувыркайся и попрыгай с пирса, а когда вымотаешься, замёрзнешь, и тело твоё покроется «гусиной кожей» – выйди на берег, и, обессиленный, плюхнись с наслаждением на горячий песок, который уже не покажется тебе раскалённым.
– Эх, мама дорогая! Красотища-то какая! – задохнувшись от восторга, выпалил Караваев, и стал суетливо раздеваться, как попало, скидывая с себя одежду на песок. Он так торопился, что забыл снять с руки часы.
Оставшись в сатиновых «семейных» трусах с весёленьким овощным рисунком, радостно потирая руки и ускоряя бег, с криком: «Здравствуй, море, я иду-у-у к тебе!», он рванул к берегу, предвкушая невыразимое наслаждение от свидания с морской прохладой. Но у самой воды он стал «притормаживать» и растерянно остановился, упёршись взглядом в объявление на здоровенном щите, установленном на пирсе, начинающееся со слова «Внимание» с тремя восклицательными знаками.
Из объявления следовало, что данный пляж является собственностью Корейско-Российского Пляжного Концерна и купание в море платное с поминутной тарификацией, а именно: 0,02 У. Е. за минуту нахождения в воде. Сообщалось, что и прыжки с пирса платные: «солдатиком» – 0,1-У. Е. За прыжок же «ласточкой» придётся выложить 0.2 У. Е. Крупным шрифтом подчёркивалось, что ведётся скрытое видеонаблюдение, а нарушителям данных правил грозит штраф в 200 У. Е. Послабления в виде скидок в два процента предоставлялись не умеющим плавать, бойцам Чапаевской дивизии и строителям Беломорканала.
На проржавелых бетонных опорах пирса, облепленных у воды водорослями и гроздьями мидий, хорошо сохранились крупные буквы синей краской. На каждой опоре было по одной букве. Вместе они составляли надпись: «Сектор для купания пионерлагеря «Чайка» завода «Красный резинщик». Караваев машинально пересчитал количество опор, - у него с детства сохранилась чудная привычка пересчитывать одинаковые предметы. Опор, как и букв, оказалось пятьдесят четыре. Ещё раз перечитав объявление, он повертел головой и ещё раз оглядел окрестность, начиная, наконец, тревожиться от того, что на этом прекрасном пляже, в такую солнечную погоду, он присутствует в единственном экземпляре.
Пляж простирался вдоль берега моря извилистой неширокой песчаной полосой. Метрах в ста от моря он переходил в гряду невысоких дюн, поросших редким кустарником с пожухлой от зноя листвой. По мере удаления от дюн обозначался невысокий лесок, за ним торчали верхушки редких, худосочных сосен. Где-то недалеко шумела автострада, и это обрадовало Караваева, подумавшего: «Местность, слава Богу, обитаемая, но людей, будто корова языком слизала. Карантин, что ли какой здесь ввели? И ёш твою два, почему бы мне разочек и не окунуться в море, пока здесь никого нет?».