Hotel «Rодина»
Шрифт:
– Вот привязалась, что тот репейник. Не дави на меня, пожалуйста. Не люблю я, когда на меня давят, – присел на корточки Караваев и открыл свой чемодан.
Пошарив в нём, он извлёк из него скромный бутерброд. Закрыв чемодан, он несколько мгновений разглядывал свой сальбургер из куска серого хлеба, на котором желтела полоска подвялившегося от жары сала. После словно очнувшись, сглотнул слюну, встал и протянул его цыганке.
– На вот, поешь. Чем богаты, как говорится…
Она машинально взяла бутерброд. Глядя на него недоуменно, и, почему-то опять озлившись, выдохнула:
– Ты, шо ж мне дал, придурок?
Караваев
– Что ж ты всё ругаешься? Это, ни в какие ворота так с людьми разговаривать. Мы с тобой вроде не ровесники и пиво вместе не пили. Повежливей бы надо со старшими, девочка, повежливей.
– Та я с двенадцати лет не девочка, – скривилась цыганка, всё ещё недоумевающее разглядывая бутерброд.
– Ты, шо ж мне дал? И вот это, шо, есть можно? – хохотнула она, оторвав взгляд от бутерброда, и, неожиданно сильно размахнувшись, швырнула его в сторону дюн.
Караваев проводил глазами улетающий бутерброд, который в воздухе расстыковывался на свои составные части, и не смог сдержаться.
– Что ж ты, дура, вытворяешь, а? – сказал он строго. – Что ж ты хлебушком-то разбрасываешься, а? Как рука у тебя поднялась? Что ж ты вытворяешь, бессовестная? Ни стыда, ни совести! Это ж надо, над хлебом глумиться! Это же хлеб! Понимаешь, хлеб?!
Цыганка перебила его, скривилась.
– Ой, та понимаю я, понимаю, шо хлеб это. Ты мне лекций не читай, профессор. В Библии знаешь, шо написано? Не дураки её писали, написано, шо не хлебом одним жив человек. И правильно написано. Знали люди, как жить. Потому как человек, дядя, жив ещё и салатиками вкусненькими, и пивком добрым или джин тоником и вискарём, мобильником и тачкой классной, бумажником толстым и виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой, шмотьём и аппаратурой. Человеку много чего надо, чучело ты музейное.
– И ещё человек хорошим «косячком» жив и автоматом Калашникова, – подал голос водитель, дремавший в кабине джипа.
– Значит, нет у тебя денег? – заключила цыганка уже не фальшивым, а гнусным и злобным тоном. – Плохо это, шахтёр. Ты у меня время отнял, бизнес мой обломал. Я-то думала, шо у тебя в чемоданчике миллиончик лежит, и ты пару баксив выделишь несчастной матери и дитю, а ты просто жлоб, а жлоб, он и в Африке жлоб. Ну, прощай, тогда, жлобяра. Меня, тошнит от таких, как ты, в натуре.
Но ушла она не сразу с заинтересованным видом спросив:
– А ты, дурень, никак в море купался?
– Вам-то, что? – насупился Караваев, глядя себе в ноги.
Сейчас он желал только одного, чтобы эта бесцеремонная и наглая парочка поскорее исчезла с его глаз. Сам он почему-то не мог уйти, ноги его будто вросли в песок.
– Мне-то ничего, а вот тебе делов привалило, дурень, если купался, – хохотнула цыганка.
– Здесь вчера подводная лодка атомная взорвалась. Видать в дыру её засосало. Так что жди теперь, когда у тебя третий глаз появится или уши ослиные вырастут.
– Или елдырь второй на лбу, – вставил водитель.
Он завёл двигатель и раздражённо кинул цыганке:
– Погнали, погнали, Наталка. Двинем на аллею. Вся «блудня» там сейчас, а мы время на этого жмурика теряем.
– Та сейчас, сейчас, – отмахнулась от него цыганка.
Цыганка почему-то медлила, разглядывая Караваева странным, бегающим взглядом. Ребёнок проснулся и заплакал. Она вытащила из блузки грудь, сунула сосок ребёнку в рот. Он жадно присосался зачмокал интенсивно, но быстро выплюнул сосок, сказав вдруг хриплым баском, повергая Караваева в транс:
– Просил же тебя! По-человечески, просил тебя дуру не пить пива. Молоко пивом отдаёт, а у меня желудочек слабенький. Я ведь ребёночек, как-никак, дражайшая мамаша, хочу тебе напомнить.
– Заткнись, ублюдок, – прошипела цыганка, не сводя глаз с обмершего Караваева, – Не доставай меня. Ты меня знаешь. Вот брошу тебя здесь и уеду. Доболтаешься.
По спине Караваева побежали холодные мурашки, сердце застучало гулко, он мгновенно вспотел.
– Ой-ёй-ёй-ёй! Как мы испугались! Первый раз, что ли? Не пропаду. Спорим на пять баксов, что я вперёд вас доберусь до аллеи? У меня, мамуля, изжога от твоего молока. Хочу Пепси-Колы холодной, от йогурта и от «Актимеля» не отказался бы сейчас. Просил же тебя не пить пива, не отравлять меня. Не жалеешь ты дитя, – издевательским тоном пробасил ребёнок.
– Ну, всё. Достал ты меня, добазарился! – закричала цыганка и швырнула ребёнка на песок.
Караваев вздрогнул, на лице его отразилось болезненное выражение: он представил себе, как должно быть больно было малышу от падения, пусть даже на песок. Но ребёнок не заплакал, а рассмеялся:
– Дура, дура, – сказал он, показывая язык, – Дура! И Колян твой чокнутый обкурок. От меня вам не избавиться, на аллею я всяко быстрей вас доберусь. Мне-то под землёй, напрямик, шалава, а вам по «пробкам» придётся переться. И вообще, я ведь могу, куда надо на тебя дуру заявить, за такое отношение к дитю.
В следующее мгновение он стал быстро-быстро, по-собачьи рыть песок и вскоре погрузился в него с головой. Мелькнули и исчезли розовые пяточки, и он пропал в песке весь. Некоторое время хорошо была видна шевелящаяся песчаная трасса, по которой он двигался, но признаки движения под песком быстро исчезли.
«На глубину ушёл», – глупо улыбаясь, подумал Караваев. Он оторвал взгляд от песка и перевёл его на цыганку, а она ему, как ни в чем, ни бывало, усмехнувшись, сказала:
– Видал? Землеройка грёбаная! А я ведь точно бы проспорила малявке. Ему ж, напрямик, а нам на машине по пробкам. Не разгонишься. Ну, всё, прощай, дядя. Сил больше нет, видеть твою постную харю.
Она смачно плюнула ему в ноги, ругнулась грязно, и, ловко подцепив его чемодан, птицей взлетела на подножку джипа, крикнув:
– Варежку закрой, недоумок.
Джип, взревел мотором и, обдав опешившего Караваева песком, мощно стартовал с места. Караваев едва успел отскочить в сторону, упав при этом на «пятую точку».
Сидя на песке, он зачарованно провожал глазами быстро удаляющийся джип, а с ним и свой чемодан, в котором был весь его нехитрый скарб: плетёные кожаные туфли Гомельской обувной фабрики, нейлоновая рубашка зелёного цвета, почти неношеный бостоновый костюм, два галстука, три пары носков, заштопанных на пятках, креплиновые брюки, купленные в 1980-ом в год Олимпиады, кусок турецкого мыла «DURU», новое китайское полотенце, джинсы «варёнки», приобретённые на областной толкучке в обмен на ваучер, во времена Чубайсовской приватизации, пара выстиранных и отглаженных «семейных» трусов, портативный радиоприёмник с наушниками, плавки, болоньевые шорты, набор для бритья, книга Джеральда Даррелла «Великаны и пигмеи», изданная в Алма-Ате в 1984-ом году издательством «Кайнор» и три журнала «Вокруг Света» за 1988-ой год.