Хотеть не вредно!
Шрифт:
Я посмотрела на Ашота: его трясло от бешенства. Ах, так, подумала я. Ну, козлы вонючие! Я боялась отпускать Ашота, надо было переждать. Он увлек меня в наш садик, который в тот момент цвел черемухой и распространял одуряющий аромат. Всем известно, что от цветущей черемухи можно угореть. Видимо, со мной это и произошло. А может, мной руководило одно только опасное любопытство, не знаю. Или нас сблизила опасность? Ведь я не испытывала никакого влечения к молодому армяшечке, не была ни капли влюблена. Мы присели на скамейку, и Ашот привлек меня к себе. Я перестала сопротивляться. Конечно, это было любопытство: я ни с кем еще не обнималась и тем более не целовалась.
— Поцелуй… — услышала я его прерывистый шепот и тут же ощутила прикосновение влажных губ к моим сомкнутым губам.
Тут я на миг отрезвела: да как он смел? Нет, продолжения не будет. Однако Ашот не выпускал меня, он что-то страстно шептал на своем языке и громко вздыхал:
— Ах, Анна, Анна!
Мне стало жаль его. Вот она, погибельная жалость, как всегда, не вовремя. Я поймала себя на том, что глажу его черные волосы, лицо. Не знаю, показалось мне или нет, но в кустах что-то зашуршало. Я подскочила, как ошпаренная. Наспех попрощавшись, убежала домой. Потом полночи не могла уснуть, казнилась. Вот тебе и "поцелуй без любви"! Как низко я опустилась! Что там лесная история! Борис хотя бы люб мне, а этот? Ну да, конечно, красивый. Высокий, стройный, смуглый, черноглазый… Но это же не означает, что я тут же должна падать в его объятья?
На следующий день, перед тем, как идти на консультацию, я решила серьезно поговорить с навязчивым поклонником. "Грачи" рано принимались за работу. Я отозвала Ашота в сторону и ахнула: под правым глазом у него светился выразительный фингал. У меня пропало желание делать ему выговор.
— Кто это тебя? — спросила я.
— Не знаю, — буркнул пострадавший. — Но он тоже получил. Ай, как получил!
— Идиоты! — только и смогла я выговорить.
В школе меня ожидал еще один сюрприз: у Бориса на лбу зияла ссадина, залитая йодом.
— Дураки! — снова изрекла я и стала смотреть на Бориса и Сашку с презрением.
Однако мои старания пропали даром. Постепенно до меня доходил ужас случившегося: Борис больше не смотрит в мою сторону, будто меня в природе не существует! Да и Сашка как-то поохладел. Не пристает, не маячит перед глазами с понимающей улыбочкой. Только девчонки с большим любопытством расспрашивают меня об Ашоте, делятся впечатлениями, кому как он показался. Я леденела от чувства вины и ощущения краха всего, что строилось весь этот год.
Борис казался совершенно безразличным, я больше не ловила его серьезный или улыбчивый взгляд. Я опустилась до того, что по примеру Любки достала зеркальце и стала разглядывать милый профиль, не рискуя быть пойманной. Нет, он больше не смотрит… Ну и что! Подумаешь! Через несколько дней я уеду отсюда, и, может быть, мы никогда уже не встретимся. Так я утешала себя. Но слезы невольно набегали на глаза, и их приходилось скрывать от окружающих.
— Ты знаешь, он похож на Николя из фильма про Анжелику, — говорила Любка.
— Кто? — автоматически спросила я, думая о своем.
— Да твой армяшечка, кто же еще.
— Вечно у тебя все на кого-то похожи! — проворчала я, предприняв еще одну, безнадежную попытку поймать взгляд Бориса. Дохлый номер.
Дома меня ожидал грандиозный скандал. Отцу донесли про Ашота, он вышел из себя и пообещал меня убить, если хоть раз увидит меня с ним. Ну, прямо Монтекки и Капулетти! Собственно, я вовсе не горела желанием встречаться с Ашотом, но тот продолжал меня преследовать. Стал приходить к нам домой и даже умудрился в результате понравиться отцу, который совсем недавно готов был его растерзать. Конечно, он выбрал самый ходовой среди русских людей способ войти в доверие: явился с бутылкой водки.
Однажды, вернувшись с экзамена, я застала их поющими какую-то нудную песню, потом они стали обниматься.
— Я вам не помешала? — спросила я ехидно.
Отец мне объяснил, какой замечательный парень Ашот, хоть и армянин. Потом он ушел в гараж, а этот замечательный парень стал приставать ко мне: преследовать томными взглядами, объяснениями в любви и просьбами о поцелуе. Нет уж, научена горьким опытом!
— "Пастух, я не люблю тебя!" — пыталась я внушить пылкому горцу, но он плохо поддавался внушению. С большим трудом я его все же выпроводила.
А Сашка совсем перестал забегать. Загулял со своими девятиклассницами, наверное…
Первые экзамены прошли на ура. Сочинение и литературу устно я сдала на пять. Зиночка очень волновалась за нас, помогала, когда была возможность. Впрочем, мы все выступили единым фронтом: слабых подстраховали, подсказывали им внаглую. Члены комиссии делали вид, что не замечают. Только не надо думать, что оценки дались нам даром. Нет, нас добросовестно дрессировали на консультациях, заставляли конспектировать все билеты. За время подготовки мы исписали по нескольку толстых тетрадей. Принимались экзамены довольно строго, халявы не было.
Борис по-прежнему не замечал меня, а я страдала от этого, не имея возможности даже с кем-то поделиться. Умираю, но не сдаюсь. И только однажды он снизошел ко мне и то по крайней необходимости. На экзамене по литературе мы сидели за соседними столами. У Бори был Достоевский в вопросе. Я видела, что он плавает, на листочке написала: "Чем помочь?" и показала ему исподтишка. Борис скосил глаза и написал в ответ: "Как звали пьяницу?" Я поняла, что речь идет о Мармеладове, и прошептала эту фамилию.
— Понял? — спросила одними губами.
Боря сдержанно кивнул. Закусив губу, он стал что-то писать для устного ответа. Я волновалась. Давно уже подготовившись, вся истаивала от желания помочь ему и вообще за него все ответить. Через паузу он поднял голову и, увидев мою полную готовность, тихо спросил:
— Следователь?
— Порфирий Петрович. Понял?
Он снова кивнул. Конспираторы! Мне было весело, и отвечала я весело и бодро. Меня не дослушали до конца. Улыбаясь, Нинушка сказала: