Хотеть не вредно!
Шрифт:
— А вообще, никаких лекарств не нужно, — доверительно сообщил доктор после коньяка. — Только теплое питье и за температурой следите. Отлежится и сам встанет. Главное — сон.
И он посмотрел на Бориса, спящего при ярком верхнем свете. Я бросилась к выключателю, а потом стала придумывать какой-нибудь ночник. Врач копошился в темноте в поисках своей куртки. Алексей Васильевич проводил его, уговаривая сесть в машину:
— Я мигом довезу вас!
Однако врач был не дурак и не пьяный, чтобы садиться с ним в машину. Не найдя никакой настольной лампы, я зажгла свечи, неизвестно откуда взявшиеся в кухонном столе. Вернувшись с улицы, Швецов издал выразительный возглас. Обстановка комнаты приобрела откровенно интимный вид. Убедившись, что Боря спит, Швецов подсел ко мне поближе, и разговор принял более доверительный характер.
Алесей Васильевич рассказал мне, как он нашел Бориса в поселке. Вагончик, казарменная чистота и совершенно опустошенный, без искры в глазах человек.
— Я долго не мог понять, что с ним. Думал, так переживает разрыв с женой и уход из семьи. Я-то ждал другого приема. Мы с Зиловым почти братаны. Зилов — это… — на лице седого, взрослого мужчины засияла нежная, мечтательная улыбка.
Прозвучало это совсем, как цитата из фильма Михалкова "Свой среди чужих, чужой среди своих": "Шилов — это….". У меня сразу появились вопросы:
— Может, так и есть? Он переживал разрыв?
Алексей Васильевич отмел мое слабое предположение:
— Нет. Я ведь навестил его семью. Дети о нем и думать забыли. Лариса же жаловалась, что Зилов совсем пропал. Говорила про его шашни с кем-то и что любовница выжала из него все деньги. Не похоже было, что здесь таится семейная драма. Знаете, кого Боря мне напомнил, когда я разговаривал с ним? Садовника Миллера, помните, из фильма про Мюнхаузена? Когда Барон Мюнхаузен стал садовником Миллером. Вот такой он был. Ест, смотрит мертво и никаких эмоций. Жуть. Я решил напоить его, иначе не прошибить было. Но вы, наверное, знаете, этот черт пьет и не пьянеет. Я сам уже в хлам, а ему хоть бы что. На следующий день только удалось вытянуть из него про встречу с одноклассницей. Он так это сказал, что я все понял. Стал уговаривать Борю уехать, перебраться ко мне, в Коломну. Обещал ему работу. Отнекивается. Поздно, говорит. Материт Москву и новую жизнь. Я уехал, но взял с него слово, что приедет хотя бы просто в гости. Уже и не надеялся, полгода прошло. Приехал.
Швецов оглянулся на спящего и посмотрел, как мать на первенца. Да, подумала я, такая мужская дружба, кажется, уходит в прошлое. Время наступило какое-то не дружественное. Теперь или компаньоны, или любовники. Не модно стало дружить. Молодежь сбивается в стаи, это тоже далеко от идеала дружества, а ведь именно в юности закладываются отношения на всю жизнь. Хотя, возможно, я несправедлива.
— У вас есть семья? — спросила я.
Мне трудно было представить Швецова главой семьи, столько в нем было мальчишеского, свободного. Может, это только казалось при свечах? Он ответил:
— Конечно. Жена и двое детей.
И тут же пошутил:
— Что, не гожусь такой?
Я не поддержала флирта, сразу переведя разговор в иную тональность:
— Давайте соберемся, когда Борис выздоровеет. Вы жену привезете, познакомимся, посидим, может, споем.
На стене висела гитара, я ее увидела сразу, как только в первый раз вошла в комнату, и очень порадовалась.
— Да, классная идея! Сто лет не слышал, как Борька поет. Он не забыл еще? — Швецов кивнул в сторону гитары.
— Надеюсь, что нет.
Было поздно, я засыпала на стуле. Для меня раннее вставание равносильно стихийному бедствию. А еще свежий воздух и движение доконали мой изношенный организм. Я еле разлепляла глаза и старалась не падать со стула. Однако Швецов, разгоряченный коньяком и свечами, не собирался уходить. Он стал вспоминать армейские годы, о том, как, находясь на боевом посту, впервые услышал, что Высоцкий умер. Боевой пост случился в афганской "командировке". Швецов стал мстить за смерть Высоцкого ни в чем не повинным душманам. Наверное, он привирал, как большинство мужчин, рассказывающих об армейской службе.
Я заметила, что мужчины всю жизнь вспоминают армию и могут говорить об этом бесконечно. Наверное, для них армия, как для женщины первые роды — своеобразный обряд инициации, испытание, которое определяет и воспитывает личность. Без того и другого ни мужчина, ни женщина не знают себя и не могут в полном смысле быть мужчиной и женщиной. Ну, это мои домыслы, основанные на собственных наблюдениях. Кто угодно с этим может и не согласиться.
Однако надо было лечь и предложить ночлег гостю. В доме только одно спальное место. В ту минуту, когда Алексей повествовал, как они с Борисом залезли на продовольственный склад и жрали сгущенку и масло без хлеба, я стала падать со стула. Встрепенувшись, как горная орлица, я сказала светским тоном:
— Однако не пора ли лечь спать? Вот только не знаю, куда вас положить. Если только рядом с Зиловым. Но он болен.
Швецов захохотал:
— Все, все понял! Простите. Я сейчас поеду. Засиделся. Меня оправдывает только то, что я давно не проводил так хорошо время и не общался в непринужденной обстановке с приятными людьми. Моя работа, знаете, не располагает…
Мне было стыдно, но что делать? Я позволила пьяному человеку сесть за руль. Он, правда, божился, что за рулем родился и с закрытыми глазами доедет куда надо. Припомнив, как народ ездит в Забайкалье, я ему поверила.
Прощаясь со мной и садясь за руль иномарки, Швецов напевал:
— "Ах, какая женщина, ах, какая женщина — мне б такую!"
Я простила ему эту вольность. К тому же мне явно льстило внимание красивого мужчины. Вот оно, забытое тщеславие! Значит ли это, что я возвращаюсь к жизни, наконец?
— А телефон? — вдруг вспомнила я, бросаясь в дом.
— Не надо, — крикнул вслед Алексей. — Вам он сейчас нужнее. Деньги на нем пока есть, кончатся, я оплачу.
Проследив, как машина, петляя между кочками по переулку, доехала до перекрестка и вполне уверенно вырулила на дорогу, я пошла спать.
— Уехал? — неожиданно спросил Борис совершенно трезвым голосом.
Как ему удается спать и все слышать, легко включаясь в реальность? Такое впечатление, что Зилов привык постоянно держать контроль над ситуацией и никогда не расслабляется. Тоже мне, Штирлиц!
— Ты почему не спишь? Доктор сказал, что тебе только сон поможет, — напускаюсь я на него.
— Почему свечи? — удивленно смотрит на меня мой бедный болящий.
— Чтобы тебе не мешать. Спи, — ворчу я.
Однако что-то Бориса тревожит.