Хождение по трупам
Шрифт:
— А ты и твои пацаны за справедливость воевали, да, Леня? — прокаркала я хрипло, царапая горло. — Воды дай…
Воды дали, вежливо так — длиннолицый, а это он с ним был, принес, а Ленчик уже меня напоил.
— Мне надо в туалет, в ванную, и курить я хочу — а потом поговорим, — произнесла тихо, без наглости, просто перечисляя, что мне нужно, зная, что хамить ни к чему, но и просить робко не надо.
— А ты под себя! — ухмыльнулся Ленчиков спутник.
— Че несешь, Андрюха — чтоб мы тут нюхали потом? Отведи ее!
— Может, и жопу ей вытереть?
— Надо будет — вытрешь! Руки ей освободи — пусть так походит пока.
Рук
Я даже не задумывалась, что стою голая перед ними — меня нагота собственная никогда не смущала, плюс я убеждена была всегда, что мне своего тела стыдиться нечего, и уже позже мне пришло в голову, что это был один из их главных козырей, потому что, в принципе, голый человек в обществе одетых остро чувствует себя уязвимым и незащищенным, особенно когда не сам он разделся, а его раздели и одеться не дают. А мне было по фигу с первого дня моего пребывания в этом мотеле и до последнего. И мне ни капли не смутило, когда Ленчиков спутник поперся за мной в туалет — в конце концов, на меня мой первый муж вечно пялился, вечно врывался, когда я туда заходила, — и потом глазел, когда я стояла под душем. Зато собственная физиономия меня более чем смутила — так-то все было нормально, только вот парик куда-то делся, зато ни одной царапины, ни одного пореза от осколков лобового стекла “Мустанга”, но вот синяк действительно был как у вокзальной шлюхи, большой, закрывший весь глаз, как черная пиратская повязка. Я, правда, обрадовалась, что нет рассечения — мне, пока не увидела себя, вообще казалось, что там что-то страшное, — но видок был не очень.
Потом все тот же длиннолицый, которого Ленчик называл Андрюхой, поставил чайник, сделал мне чашку растворимого кофе, и ушел и тут же вернулся, видно, в соседнюю комнату выходил. Кинул на кровать три апельсина, разведя перед Ленчиком руками — больше, мол, ничего нет. И я сделала глоток бурды, оставив апельсины в покое. Голода не было еще, да и что я, должна была пальцами с них сдирать кожуру?
— Один на тебя работал, этот который был с тобой? — спросил Ленчик, и я видела, что заботит его этот вопрос, но думать в тот момент не могла и потому тупо кивнула, и потом еще раз, когда он переспросил.
— У меня там сигары были в куртке, — сказала и отодвинула протянутую мне пачку “Мальборо”, вовсе не собираясь курить это дерьмо. И Андрюха извлек мою куртку из угла, и заметила дырку под мышкой, распоровшийся из-за этих пидоров шов, но не прореагировала, опять же. Прореагировала, только когда он залез в карман и начал вертеть в руках зажигалку.
— Богато живет сучка, а, Лень? Пора раскулачивать! — и осклабившись, сунул ее себе в карман.
Вот этого я не могла стерпеть, это твоя зажигалка была. Я не могла позволить, чтоб эта гнида хватала ее грязными пальцами и уж тем более, чтобы забрала себе.
— Леонид, скажите ему, чтобы он мне отдал мою вещь, — произнесла спокойно и холодно. — Это зажигалка моего мужа, понятно?
И тот посмотрел на меня с усмешкой, помолчав, и усмешка стала еще шире, когда я протянула к лошадиной роже руку,
— Зажигалку гони, живо! — И следующим движением выплеснула кофе в перекривившуюся физиономию, и Ленчик еле успел остановить корешка своего, кинувшегося ко мне с кулаками, раз пять приказал ему успокоиться и прийти в себя, прежде чем тот остыл, с ненавистью запихнув зажигалку обратно в мой карман и кинув скомканную куртку обратно в угол.
— Не умеешь себя вести, а, сучка? Руки тебе развязали, попить дали, а ты? — упрекнул Ленчик с искренней обидой в голосе. — Не понимаешь по-хорошему, по-другому поговорим. Андрюха, заклей ей рот и руки тоже — и зови пацанов!..
Вот так и началось наше интимное, так сказать, знакомство — хотя интимности в том, что они делали со мной, не было вовсе. Это даже был не животный акт, не изнасилование — просто желание унизить и одновременно отправление нужды. Долгое, правда, — или нужда была сильная, или я их все же немного возбуждала, или они так на мне злобу вымещали, последнее, думаю, верно. Но в конце концов им надоело или они устали, и меня наконец оставили в покое — я это поняла потому, что больше никто ко мне не подходил. Руки, слава богу, были свободны — они все пытались жалкое разнообразие вносить, в смысле менять позы, так что распутали меня на каком-то этапе, мешали им мои связанные за спиной руки. И я поднялась кое-как с пола под проносящиеся мимо меня комментарии и, пошатываясь, пошла в душ — вся в сперме была, вся липкая, словно покрытая коркой, словно вымазанная сгущенкой зловонной, — и я доползла до него кое-как, и сил хватило только на то, чтобы открыть воду, и я села безвольно на кафель.
Они еще говорили о чем-то своем — для меня это просто фон был, такой же, как звуки падающей на пол воды, но слышала, как Ленчик, наверное, отвечая на чей-то вопрос, гордо заявил, что пора ему на покой, пусть молодые дела варят.
— А ты сам, старшой?
— А че я — куплю дом в Нью-Джерси, а может, вообще на Гавайи переберусь. Буду нужен — ну там рассудить кого, развести — будете звать, первый класс оплачивать. А так — все. Зоны нахавался, тут чуть не завалили, да и мусора теперь будут пасти.
— А мы?
— А че вы? Вернемся, бабок лом, наберете пацанов новых, ты, Андрюха, за старшего, раз Серого грохнули. И вперед. Только чтоб про бабки, на которые эту напрягли, молчали. Будут спрашивать, скажете, что летали потому, что братва местная просила помочь и заплатила нормально за работу — но чтоб про миллионы никому! И еще там одни люди за нее могут начать спрашивать, тюменские могут объявиться, — так вот, мы с нее ни хера не получили потому, что смотала она. Наняла негров каких-то, они наших завалили десять человек, и их тюменца тоже, а баба смотала, может, черные ее сами кончили. Хер им, а не бабки, тюменцам, — мы под стволы лезли, пацанов потеряли столько, короче, наше все, усекли?
— А сколько там? Тот тюменский про пятьдесят лимонов говорил, да? — не умолкал Андрюха.
— Да какой там! — презрительно протянул Ленчик. — Десять у нее есть, и ни цента больше. Так что тюменцы пусть отдыхают, а нам всем хватит, я ж сказал. Каждому по лимону, когда все выдернем — и семьям пацанов, Серого и Сашка, подкинем по пол-лимона. Как?
Тишина, видно вызванная неслыханной щедростью Ленчика — естественно, решившего себе прикарманить все остальное и, как и я думала, ничего не отдавать тюменцам и все свалить на меня.