Хождение по трупам
Шрифт:
Твари, вытянули деньги из кармана — точно помнила, что перед отъездом положила долларов семьсот наличными просто на всякий случай. Ключи оставили, сигары в футляре оставили, помаду тоже, а вот деньги сперли, как обычные кусочники, доказывая мне и себе, что миллионы им ни к чему, хотя я и не собиралась их отдавать.
Сначала я только озиралась по сторонам, боясь увидеть огни сзади или спереди, не понимая, где мы и не желая его спрашивать, потому что ответ мне бы не дал ничего. А потом пришло в голову спички у него попросить в обмен на сигару, сказав, что это настоящая, кубинская, — и он поколебался и дал мне прикурить, хотя сам был некурящим, а сигару убрал
Во время поездки я точно ни о чем не думала — не до мыслей, я вся еще была в побеге. Все еще открывалось с поразительной легкостью окно, и я выскакивала голая с вещами под мышкой и зажатой в ладони шариковой ручкой, в которую вцепилась как в самое смертоносное в мире оружие или палочку-выручалочку. И неслась, и поспешно одевалась, когда кончились деревья и кусты, умудрившись в спешке сломать на брюках молнию, а потом и добить их окончательно навернувшись на ровном месте, на гладком асфальте.
Я даже не думала, что вдруг не выйдет получить деньги по кредитке. Единственная мысль связана была с тем, правильно ли я поступаю, что еду не домой, а к Корейцу. Но это решение возникло так спонтанно и так странно — я его приняла, достав из кармана ключи и увидев на них заодно ключи от Корейцевой студии, которую он снимал в Беверли-Хиллз, а потом купил, которую мы потом сдавали в аренду и из которой, как уведомили меня месяц назад, арендаторы выехали, которая теперь пустует временно. И я это решение не оспаривала — да и та единственная мысль о его правильности навестила меня за время дороги дважды. Один раз до и один раз после того, как, к моему великому изумлению, — и при непосредственной помощи черного таксиста, у которого, кажется, кредиток-то и быть никогда не могло — выбранный им банкомат после некоторого раздумья выдал мне две тысячи долларов, одна из которых перешла из равнодушных белых рук в черные, стиснувшие их любовно и страстно.
— Подождать?
Именно после этого вопроса, заданного тоном, в котором слышалась готовность служить мне верой и правдой, я и задумалась в последний раз, при этом отрицательно мотнув головой. Распахнув дверь, я, посредине раздумий, оказалась вне машины.
Он что-то бросил мне напоследок, но я не услышала, я уже смотрела на дом, в котором располагалась студия и до которого не доехала специально метров триста. Я ж даже адрес забыла, и потому мы покрутились какое-то время, и черный все не мог понять, то ли я безумная миллионерша, обожающая ночные рискованные похождения и возвращающаяся домой, то ли удачливая воровка, решившая до утра сделать еще одно дело.
Я постояла и покосилась на дом, на отдельный вход, который вел в студию, и ничего такого не увидела — ведь он отсюда в июле прошлого года съехал, и кому в голову придет, что я могу быть здесь, и кто может знать адрес, кроме покойного Виктора, который опять же знал, что Кореец давно переехал ко мне. И я перешла наконец через улочку — такую же тихую, как та, на которой я ждала такси, потому что все же ночь еще была, в три пятнадцать я из такси вылезла. И двинулась ко входу, потому что стоять было глупо: чего внимание к себе привлекать?
Я подошла к двери, не замедляя и так медленного шага, прислушалась, естественно, ничего не услышав, открыла ее и шагнула в лифт. Немного напрягшись, когда он захлопнулся за мной, как ловушка, — видно, после четырехдневного сидения в закрытой комнатке, лишенной естественного света, некоторая клаустрофобия во мне поселилась — но он открылся буквально тут же, второй этаж все же, — и тихо вокруг, тихо. И я вставила в замок второй ключ, вошла внутрь, в черное гигантское пространство, в котором лишь угадывались стены. Постояла, вспоминая, где выключатель. И сделала пару шагов вперед, полагая, что свет включать ни к чему, лишнее. И замерла на полушаге, услышав тихо произнесенные, но громовыми показавшиеся английские слова:
— Рад видеть вас, Олли!..
…И зажигалка щелкнула, рождая огонек пламени, высвечивая очертания прикуривающего человека, сидящего в нескольких метрах от меня. И опять по-английски:
— А вы — не рады?
Я так и стояла, чуть подавшись вперед, не стараясь узнать голос, слишком сильно бьющий по перепонкам, эхом разносящийся по опустевшей вмиг голове — словно он кричал из мегафона мне в ухо, а не говорил негромко, — но стараясь бесшумно залезть в нагрудный карман, куда сунула страшное свое оружие, ручку из мотеля. И залезла и рука разжалась, когда услышала третий вопрос:
— Может, лучше поцелуете меня, мисс?
И только после этого ответила без выражения, вопросом на вопрос, чувствуя, как вес всего моего тела уходит вниз, в пол, прилепляя меня к нему, лишая возможности сдвинуться с места, делая бронзовой статуей, так хорошо смотрящейся здесь, в дорогой студии.
— Вы думаете это смешно?
И добавила по-русски:
— Какая же ты сволочь, Юджин!..
— Ну я тебя прошу, поехали!
Господи, кто-то из нас рехнулся! Или я, и потому принимаю кого-то за исчезнувшего четыре месяцев назад Корейца, или он. Я жила на осадном положении, плела интриги, меня сажали, рядом со мной убивали людей, я нанимала киллера, в меня стреляли и не попадали, и я стреляла и попадала. У меня убили близкого человека, меня похищали, и били, и насиловали, я бегала голая по городу — я, в конце концов, четыре месяца его не видела, и переживала за него, и похоронила давно, и он мог бы рассказать, где он был столько времени, и как появился здесь, и почему он в студии, а не в доме! А он только обнял меня, крепко, правда, но не как женщину, а как кореша-бандита, и тут же потащил за собой, как бы говоря, что я сейчас в таком состоянии, что не могу ни рассказывать, ни слушать.
— Но куда, Юджин? — Русского хватит, только английский. Киваю, не веря своим ушам, когда слышу, что он мечтает искупаться в океане. Сейчас, ночью, когда мы только встретились!
— Я столько времени не видел океана!
Нет, он рехнулся. И все вокруг обезумело, все этой ночью перевернулось с ног на голову и пляшет на ней весело. И потому выскакивает из комнаты урод, которого я планировала вскорости попробовать убить, и потому открывается легко окно, и потому посреди ночи приезжает такси в какую-то глушь и берет меня, и потому в студии оказывается Юджин. Так что стоит ли удивляться, что он соскучился по океану?
Я уже ничему не удивляюсь. Я иду за ним покорно, тупо смотрю перед собой в лифте, и даже когда он разворачивает меня и вглядывается в мое лицо, я не вижу этого взгляда. И так же роботоподобно выхожу на улицу и сворачиваю за угол только потому, что он меня тащит — а так бы шла и шла, пока не уперлась бы в препятствие. Позволяю усадить меня в машину, марки которой я не разглядела, позволяю всунуть мне в рот сигару и поднести к ней огонек зажигалки, как две капли воды похожей на мою, бывшую мою. И еще позволяю положить мне на колени фляжку с виски, “Чивас Ригал”.