Хождение за два-три моря
Шрифт:
— У нас мотор испортился! — лживо вторил я.
— Привет из Одессы!!! Ура-а-а! — вопил Даня, не покидая каюты. Текст криков роли не играл: рев двух моторов начисто убирал из речи смысловую нагрузку.
Как с помощью жестов изобразить желание стать на буксир? Данилыч разрешил эту проблему просто. Он попеременно поднимал над головой то кормовой конец с петлей, то бутылку водки. Казалось, капитан одновременно хочет выпить и повеситься и не знает, с чего начать.
Но речники — люди сообразительные. На мостике толкача
Суда звонко «поцеловались», сжав кранцы, и пошли рядом.
Ух-ух-ух… Яхта, примостившаяся под буксирным боком, напоминает кисейную барышню об руку с деревенским кузнецом. Ухажер что-то рокочет раскатистым басом, а дама семенит рядом, изредка вздрагивая от его шуток.
— Можно? — Капитан буксира нанес нам визит. — Будем знакомы, Алексей.
— Очень приятно… Накрывайте стол, ребята.
На палубе «Гагарина» стало тесно. Алексей был молод, но широк и грузен, как Тарас Бульба. Спускаясь по трапу для осмотра каюты, он застрял плечами в люке.
Мы с Сергеем переглянулись. Опять пробуждалась психология туриста, в представлении которого вся Сибирь должна есть пельмени и за что-то бить белку в глаз. Сейчас перед нами был потомок казаков, степняк, наследник разбойного и вольного духа Войска Донского. Перед внутренним взором замелькали нагайки, шашки и лампасы. В памяти почему-то всплыли непонятное слово «ясак» и фраза «его благородие хорунжий приказали в капусту порубать».
Сели за стол. Данилыч весьма кстати вспомнил, что сегодня день Военно-Морского Флота. Выпили. Алексей охотно рассказал, что по Дону ходит пятый год, раньше служил на Дальнем Востоке.
Я почувствовал себя обманутым. Где местный говор, шипящие «язви тя в душу»? Алексей говорил правильным, усредненным языком радиодиктора. Я тщетно пытался уловить «нечто ястребиное» в его «воинственном смуглом лице»: лицо было самое обыкновенное, потное, несколько тяжелое.
— Простите, Алексей, а вы местный? Из станичников? — осторожно спросил Сергей. Казак усмехнулся:
— Вроде того. Наши сюда после войны перебрались.
В поиске казацкого колорита я решил, что речь идет о второй русско-турецкой войне. Не все запорожцы после разорения Сечи ушли за Дунай; часть была переселена на реку Ею, потом на Кубань, и составила основу Кубанского войска. Может быть, Алексей из них?
Но когда говорят «после войны», всегда имеют в виду последнюю войну.
— Отец погиб, — рассказывал капитан буксира, — у матери дома никого, а тут, под Ростовом, кое-какая родня. Вот и переехали.
Мне стало стыдно. Что я ждал — дешевой опереточной экзотики? На Алексее были мешковатые рабочие штаны. Без лампасов.
Гость ушел. После обеда время замедляет свой бег. Ух-ух-ух… Хорошо идти на буксире. Решительно ничего не делаешь и вместе с тем приближаешься к цели. Это и есть рай: оправданное безделье. Ух-ух-ух…
Бесконечно тянутся мимо нас берега. Правый холмист, обрывист. Водораздел здесь проходит вплотную к реке. Много суходолов — выбитых, истощенных земель.
По другую сторону реки яркая, ядовитая зелень у самой воды, часто бурелом, путаница гниющих стволов. Лес береговой, несерьезный. Чувствуется его малая глубина, проникающее присутствие степи за узкой полосой прибрежной зелени. Иногда в самой чаще мелькает лысина песка. И ветер совсем не лесной — сухой, горький, прокаленный над пустыми плитами материка. Лесной пейзаж со степным подтекстом.
Лежа на палубе, я не спеша лениво размышлял. У греков, веселых пантеистов, каждый ручей имел свою нимфу. Тем самым за ним признавалось право на индивидуальность. Интересно, как выглядела бы нимфа Дона? И жара, и ветер, и повторяющаяся красота реки, и ритм буксирного баса — за всем угадывается единый замысел, все это вариации на единую тему. Странно — в море о теме моря я не рассуждал. Ух-ух-ух… Хорошо было в море. На Дону тоже неплохо, но жарко. Буксир пыхтит. Тема буксира ведет по теме Дона ржавую тему баржи. Ух-ух-ух… Тема. Тьма. Ма…
— Ребята! Возьмите на буксир! — кричал Данилыч. Я проснулся. Шкипер взывал к небольшой самоходке, которая обгоняла яхту.
— Где Алексей? Мы ведь были уже на буксире!
— Алексей отстал, баржу песком заправляет, — глядя в бинокль, сказал Сергей. — Не выйдет, Данилыч. Там опять женщина.
Капитан в последний раз, безнадежно махнул водкой. Самоходка вильнула к нам, потом выровнялась и увеличила ход.
— Кино, — тоже глядя в бинокль, хихикнул Даня. — Он за руль, и она за руль. Он тянет налево, она направо.
— Третью оказию зевнули, — видя, что я ничего не понимаю, объяснил Сергей. — На Дону, видно, традиция: с женами плавать. Капитан к нам, жена от нас. Разная реакция на вид бутылки.
За то время, что я спал, зной отпустил. Солнце садилось. Река стала похожа на цветную фотографию. Голубой воздух, желтый песок, зеленые листья — краски очистились, утеряли богатство полутонов.
«Гагарин» шел мимо большой станицы. Правый берег был здесь особенно крут, левый порос особенно густым лесом.
В слове «станица» мне всегда чудилось нечто былинное. Станица, стан, становище. Детская мечта о кочевой жизни. Костер, ночное, «утро туманное, утро седое»…
— Мелиховская, — прочел Сергей над ветхой пристанью. — Красиво.
Я вспомнил, как днем искал на казаке Алексее лампасы, покраснел и попытался собраться. Набеги и кочевья — прошлое. В Мелиховской, конечно, создан колхоз. Станичники смотрят передачу «А ну-ка, парни!», посевная прошла успешно, и председателя недавно протянули на райкоме за разбазаривание техники полевого стана.