Хождение за два-три моря
Шрифт:
— Сварю плов из мидий! — донеслось изнутри.
Я ухмыльнулся. Консервированный плов нужно было не «варить», а только разогреть, но я прекрасно знал, что осталось всего две двухсотграммовые банки. Сергей открыл их, вывалил содержимое на сковороду и долго, грустно рассматривал кучку риса.
Он соразмерял величину кучки и своего аппетита.
— Вари борщ, — злорадно посоветовал я.
— Не люблю борща, — мрачно бросил врач-навигатор и, прижатый к стене, начал проявлять чудеса изобретательности.
— Я вылью туда яйца, — сказал он, веселея на глазах.
— Это хорошо, — поддакнул я: мне стало интересно.
Сергей вылил на сковороду четыре яйца и размешал; плов склеился и приобрел грязно-желтый цвет, но больше его не стало. Врач-навигатор не смутился: он мелкими кусками нарезал сыр.
— Это будет ирландское рагу, — сообщил он уже совсем радостно. За сыром последовали помидоры, лук и тушенка.
— Какую кладешь? Свиную? — забеспокоился шкипер.
— Говяжью, — соврал Сергей. Дело в том, что капитан, словно мусульманин, свинину не ел — вернее, ел с удовольствием, но только когда мы выдавали ее за говядину.
Ирландское рагу набирало силу. С каждым новым ингредиентом мрачность повара как бы переходила на сковороду: его лицо теперь сияло чистой, вдохновенной радостью, а блюдо приобрело неповторимый вид закваски для изготовления дешевого самогона. Заинтересовавшись, подошел шкипер, посмотрел, помолчал…
— Добавь помидоров. Хуже не будет, вот оно…
Сергей охотно добавил: он искренне увлекся. Из камбуза доносилось счастливое бормотание и скрежет открываемых банок. Наконец рагу предстало перед нами во всей красе. Жидкое месиво с неожиданными разноцветными вкраплениями напоминало горячий, плохо размешанный клейстер.
— Вкусно? — спрашивал Сергей. — Лично я давно не ел с таким удовольствием!
Мы с Данилычем только хмыкнули. Как ни странно, клейстер и вправду был вкусен, а по калорийности далеко превосходил рацион небогатого космонавта. Но не говорить же об этом повару!
— Ничего… пока, — осторожно заметил шкипер.
— Сначала ничего, — подхватил я. — Это как яд Екатерины Медичи: полгода все хорошо, а потом начинаешь чахнуть.
Сковородку исправно очистили. Сергей еще долго не мог успокоиться. У него началось головокружение от успехов.
— Полтора часа прошло. Тебе не плохо, Баклаша?
— Мутит. Не из-за рагу: просто ты мне надоел.
— Я как врач спрашиваю… Нет, знаешь, как мы назовем сегодняшний день? «Ирландское рагу»!
— «Ирландское — врагу». Ты джеромовский тип… — Так мы болтали, покуривая на баке, а назад медленно уходили буи третьего моря. Невысокий берег изредка прерывался входом в «убежище» — так на Цимле называют заливы. Все вокруг было спокойно; и только где-то под ложечкой, как зуд, дрожало сдавленное ощущение гонки. Одышливо — успеем или не успеем? — отсчитывал секунды мотор. И где-то впереди несся, лишая приоритета, невидимый катамаран «Мечта», летучий голландец Попандопуло. Догоним или не догоним?
— Я имею в виду, можем стать отдохнуть, — неожиданно сказал Данилыч. Казалось, Цимлянское море вот-вот кончится: на северо-востоке, замкнув горизонт, вырос берег. До темноты оставалось часа два, неделю назад мы бы еще шли и шли.
— Рыбку половим… — развивал свою мысль капитан. При этих словах тайное нетерпение экипажа прорвалось наружу:
— Какая рыбка?! У вас-то еще месяц впереди… — но тут мы с Сергеем заметили, что капитан улыбается. Это была проверка.
Цимлянское море и не думало кончаться. Это был тоже обман, тоже проверка. Сузившись, Цимла ныряла под железнодорожный мост; но дальше согласно карте она снова расширялась. Мост был огромен. Он не приближался, а вырастал, как элемент горного пейзажа. Прошло добрых два часа, пока яхта подошла к мощным быкам. Солнце село, и теперь, хочешь не хочешь, нужно было устраиваться на ночлег.
Мы отдали якорь в небольшом заливе. Странное здесь было место, уютное и одновременно мрачное. На берегу хаты, причал, рыбацкие сети; живописный мирок под названием Ложки. Мрачным было водохранилище. Далеко по воде тянулось кладбище коряг. Мертвые черные сучья торчали над поверхностью, насколько хватал глаз. Когда-то здесь был затоплен лес.
Данилыч после ужина обычно ложился, но в этот вечер он долго сидел с нами на палубе. Разговор зашел о войне: мы приближались к местам, где в ноябре 1942 года соединились, завершив окружение немецких армий, войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов. Сергей и я делились «воспоминаниями» из книг и фильмов.
— А я про войну не читаю, — признался шкипер, — не могу.
— Ну да, вы воевали… конечно, тяжело.
— Не тяжело… тяжело тоже, но раньше я читал. Потом бросил. Как оно было, все равно никто не напишет.
Потом он сам рассказал несколько фронтовых историй. Данилыч прав: не думаю, что воспоминания солдат можно записать. Это не те официальные мемуары, выстроенные в логический ряд, что годятся для учебников, и не те, что нужны искусству — с выделением, рафинацией характеров и ощущений. Их рассказывают не так уж часто, при случае — в компании, за столом, всякий раз немного по-другому; они бессистемны, в них зияют прорывы, свойственные живой памяти; почти всегда они касаются небольших веселых происшествий; кровь и труд войны в них только угадываются — позади слов. Вот и в том, что рассказывал Данилыч, как будто не было ни особого драматизма, ни героики.
Спать легли после двенадцати. А до конца путешествия осталось пять дней.
Глава 4. Второй день гонки. Простокваша
Поднялись рано. Под аркой моста вставало солнце, мост напоминал бетонную радугу. По радуге шел поезд. Утро было такое свежее, что даже затопленный лес выглядел жизнеутверждающе. В такое утро хочется поскорей поднять якорь, живо пройти остаток Цимлы, бодро проскочить Волго-Донской канал и легко победить. И я совершенно не понимал Сергея.
— Молочка хочу! — заныл врач-навигатор, как только мы проснулись. В свое время точно так же канючил Даня — то «фрукточку», то «молочка», чего-нибудь «вкусненького». Похоже, вчера я не ошибся: отъезд мастера по парусам освободил в команде особую психологическую нишу. Подобно нише экологической, пустовать она не могла. В нее влез Сергей.
— Имей совесть! Времени нет! — Меня бесила хитрая улыбка на устах судового врача.
Он вел себя так, будто гонка со временем по каким-то непонятным причинам уже выиграна. Довольно странное легкомыслие!