Хожение за три моря Афанасия Никитина (другой перевод и текстологическая обработка)

Никитин Афанасий

В «Индийской стране» Афанасий Никитин ощущал себя прежде всего «гарипом» — иноземцем, «белым человеком», противостоящим всем «черным мужам и женам», смуглым жителям Индии (независимо от вероисповедания), но особенно «бесерменам», которых он воспринимал как хозяев страны. Как же он мог вести себя в этой сложной обстановке?

Разновременность и разнослойность записей Никитина не позволяет дать однозначного Ответа на этот вопрос. В веселые часы Никитин с удовольствием вспоминал о гостеприимстве «черных людей», в часы отчаяния бранил их всех, но гораздо чаще предметом его осуждения были «псы бесермена», «залгавшие» Никитину о выгодности индийской торговли и побудившие его совершить путешествие в Индию, преследовавшие его и принуждавшие к перемене веры. Принуждение это по временам казалось Никитину неодолимым: «Ино, братие, русстии християня, кто хощет поити в Ындейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да воскилик- нув Махмета да поити в Гундустаньскую землю» (Л, л. 445а).

Опасность

насильственного обращения в мусульманство постоянно угрожала Никитину в Индии. С индуистами отношения складывались легче и проще — у «индеян», по сведениям тверского купца, было «80 и 4 веры», причем «вера с верою не пиет, ни яст, ни женится» (Т, л. 377— 377об.); ни одна из этих вер не претендовала на единственность; как свойственно политеистам, «индеяне» не мешали иноземцам верить во все, что им заблагорассудится. ³⁴Но мусульмане были монотеистами и «правоверными»: подобно христианам и иудаистам они претендовали на то, что их вера единственно истинная. Именно поэтому они постоянно требовали от Афанасия, чтобы он обратился «в Махмет дени» (магометанство), «много» понуждали его «в веру бесерменскую стати» (Л, л. 445 об., 452, 454).

Как же поступил Никитин? В научной литературе было высказано за последние годы два противоположных мнения об этом.

Американская исследовательница Г. Ленхофф, автор специального исследования «За тремя морями: путь Афанасия Никитина от православия к отступничеству», уже самим заголовком своей работы высказывает ее идею: Афанасий Никитин не сохранил в Индии православной веры, а обратился в ислам. Как и ряд русских исследователей, Г. Ленхофф не до

⁸⁴Ср. Комментарии, прим. НО.

веряет прямым заявлениям Никитина о том, что он отправился в Индию «от мнигие беды», будучи ограбленным по дороге на Кавказ и не имея достаточных средств для благополучного возвращения на Русь. Г. Лен- хофф считает Афанасия купцом, имевшим «какое-то представление о том, что ждало его за Каспийским морем», разведывавшим «легендарные рынки Индии», участником «поисков новых рынков». Верность Афанасия вере была несовместима с его «интересами купца и успехами путешественника». ³⁵Торговые интересы Никитина в Индии требовали его обращения в мусульманство. Свидетельством его отступничества и, в сущности, единственным доказательством тезиса об обращении Никитина в ислам служат для исследовательницы полумусульманские-полухристианские и «креолизированные арабские» молитвы, читающиеся в «Хожении», а также замечание Афанасия в одном месте его записок о могуществе «Мамет (Махмет) дени» (Магометовой веры). Что касается неоднократных утверждений Никитина, что он не мог точно соблюдать православных праздников только из-за того, что при ограблении в пути лишился «книг» и что, несмотря на давление мусульман, не оставил христианства, то они рассматриваются в работе Г. Ленхофф как заведомо лживые и имеющие целью скрыть от русских читателей (и оправдать для себя) свое отступничество. Таким же образом отвергается в статье Г. Ленхофф и рассказ Никитина о том, что он сообщал индуистам о своем христианском, а не «бесерменском» исповедании: Никитин был купец, объясняет исследовательница, ему надо было торговать с индийцами, поэтому он в разговоре «отбросил» свое мусульманство. ³⁶Путешествие Никитина, пишет Г. Ленхофф, «начиналось со стандартной православной молитвы», но заключительная мусульманская молитва «не оставляла сомнений относительно сущности его веры». ³⁷

Вывод этот находится в явном противоречии с многократными утверждениями Никитина о его верности христианству — утверждения эти, как мы уже отметили, отвергаются Г. Ленхофф как ложные. Но предполагаемый «путь Никитина от православия к отступничеству» противоречит также поведению и судьбе автора «Хожения». Как и обращение в христианство, обращение в ислам совершается путем определенного обряда — но в мусульманстве, в отличие от христианства, обряд этот имеет ясную и очевидную форму обрезания. Если Никитин в Индии обрезался, то ехать после этого на Русь (а ведь он не остался в татарском Крыму, а направился дальше к Смоленску) было самоубийственным актом. За отступничество бывший православный христианин подвергался у себя на родине тягчайшему наказанию — ему могла грозить даже смертная казнь. ³⁸Если же Никитин этого решающего обряда не совершил — то

³⁵Lennhoff G. BeyoDd Three Seas : Afanasij Nikitin’s Journey from Orthodoxy to Apostasy. East European Quarterly, vol. XIII, N 4, December 1979, p. 431, 434, 435. 445.

³⁶Там же, p. 437, 441.

³⁷Там же, p. 442, 444.

³⁸Уже под 1262 г. Лаврентьевская летопись сообщала о казни монаха-веро- отстутшика Зоей мы, осужденного за обращение в мусульманство (ПСРЛ, т. L

чего стоило его обращение в «правую веру» в глазах мусульман? Скрыть свою принадлежность или не-принадлежность к исламу было одинаково невозможно и в Индии и на Руси — и одинаково опасно в обеих землях.

Нарисованная исследовательницей эволюция автора «Хожения» «от православия к отступничеству» также не выдерживает критики. Фраза: «За молитву святых отецъ наших, господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй мя, раба своего грешного Афонасья Микитина сына» была сказана Никитиным не в начале его пути и не тогда, когда он начинал свои записки. Фраза эта читается лишь в Троицком списке (л. 369) и, как и фраза о хожении «за три моря», могла быть написана только задним числом — по завершении записок. С другой стороны, никакой двусмысленности в рассказе Никитина о том, что из-за гибели «книг» ,(т. е. богослужебных книг) он затруднялся с определением православных праздников, нет. Календарь древней Руси был, как и в наше время, солнечным, но так называемые переходящие праздники, и в первую очередь пасха, определялись на основе довольно сложных соотношений между солнечным и лунным календарем; для установления ежегодно переходящей даты пасхи служила специальная таблица—«пасхалия». Календаря и пасхалии, очевидно, и лишился Афанасий при ограблении. В мусульманских странах употреблялся иной календарь — лунный. Мог ли Никитин вычислить пасху без пасхалий? Первое время (особенно в Иране, где он еще встречался с единоверцами), наверное, мог: дело в том, что в древнерусском календаре существовал не только счет дней, но и счет недель — каждая неделя (включая пасхальную) имела свое имя. Если Никитин в начале вел счет не только дней, но и недель, то он мог установить день пасхи и без пасхалии; однако долго держать в памяти эту сложную систему было трудно. Неудивительно, что в Индии (где совсем другая система сезонов) он сбился со счета и определял день пасхи наугад, ориентируясь по мусульманским праздникам. Нет основания поэтому не доверять упоминанию Никитина в его записках, что, начиная с четвертой пасхи, проведенной вне Руси, он вынужден был «гадать» христианские праздники «по приметам» (Л, л. 449, 452, 456) —но все же неуклонно отмечал эти сомнительные даты.

Гипотеза об обращении Никитина в ислам представляется, таким образом, неубедительной. Но не более убедительна и высказанная педавно Б. А. Успенским противоположная точка зрения, согласно которой для ортодоксального христианина Никитина вся Индия, независимо от исповедания ее различных групп, была «нечистым местом»—территорией, не «связанной с Божьей властью». И вести себя там можно было только

вып. 2. Л., 1927, стб. 476). В «Послании о соблюдении соборного приговора 1504 г.», вошедшем в «Просветитель» Иосифа Волоцкого в качестве 15-го и частично 16-го «слова», автор (очевидно, Иосиф Волоцкий) доказывал, что «отступники» (т. е. христиане, перешедшие в нехристианскую веру) в отличие от еретиков не подлежат помилованию, даже если они «по нужи» покаются, «не хотяще огнем сожжены быть и иною горькою смертью умърети» (Казакова Н. А. и Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV—начала XVI в. М.; Л., 1955, с. 506—508).

«неправильно». «Хожение» Никитина рассматривается с этой точки зрения как сознательная антитеза паломническим «хожениям» по святым местам — своего рода «анти-паломничество», а записи на тюркском (или татаро-персидско-драбском) жаргоне как «заведомо неправильные». ³⁹

Но основная, значительная часть «Хожения» написана все же по-русски. Была ли эта часть, по мнению Б. А. Успенского, тоже «неправильной» в глазах ее автора? Что же касается фраз, написанных на восточных языках, то они в значительной своей части примыкают к русскому тексту, повторяют и развивают мысли, изложенные в этом тексте. Так, известное заявление Никитина о Русской земле начинается с русских слов «А Русь...» и далее Афанасий Никитин на тюркско-персидском языке призывает божйе благословение на Русь и говорит, что на свете нет страны, подобной ей (Л., 453—454). Было ли это заявление в глазах самого автора «Хожения» заведомо «неправильным»? На разных языках написано и рассуждение Никитина о «правой вере». После иноязычной фразы (по поводу могущества индийского мусульманского султана) «Мухаммедова вера им годится. А правую веру бог знает» следует у Никитина русский перевод ее второй части: «А правую веру бог ведает. А правая вера — бога единаго знати, и имя его призывать на всяком месте чисте чисто» (Л, л. 456).

Именно последняя фраза дала, очевидно, основание Б. А. Успенскому предположить, что для Никитина вся Индийская страна была «нечистым местом» и что все рассуждения Афанасия, написанные в этой стране, были в глазах их автора заведомо «неправильными». Но сам же Б. А. Успенский справедливо указывает, что «нечистые» места означали в древней Руси и некоторые «микропространства», связанные с повседневным бытом, где поминать имя божье было неприлично — «баня, овин, болото, лес, распутье и т. д.». ⁴⁰Нам представляется, что, говоря о необходимости призывать имя единого бога «на всяком месте чисте», Никитин исключал именно эти «микропространства», а не всю землю, в которой он писал свою книгу. Иначе мы признали бы «заведомо неправильным» весь текст «Хожения», за исключением, может быть, первых фраз, приписанных по окончании записок и приезде в Литовскую Русь, и поставили бы самого Никитина в положение персонажа из известного греческого софизма—«Критянин утверждает, что все критяне — лгуны».