«Хозяева» против «наемников»
Шрифт:
Тем не менее, до фактической ликвидации особого статуса немецкого дворянства было очень далеко: «дворянские организации сохранили свою автономию, они продолжали руководить земским делом и лютеранской церковью», в крае так и не был введен суд присяжных, сохранилась подвластная рыцарству волостная и мызная полиция [163] . Пользуясь связями в Петербурге, бароны стойко продолжали отстаивать свои интересы.
Николай II, в отличие от своего отца, был гораздо более благожелательно настроен по отношению к остзейцам [164] . В период с 1894 по 1905 г. «в целом <…> правительство отошло от политики унификации Прибалтийских губерний» [165] .
163
Там же. С. 73. Никакого желания «слиться» с русскими бароны все так же не обнаруживали. Эстляндский губернатор в 1902–1905 гг. А. В. Бельгард вспоминал их «очень большой снобизм» «не только по отношению к эстонцам, которые по — прежнему считались низшей расой, но и по отношению к русскому чиновничеству. Для губернатора делалось, конечно, исключение, но почти с оговоркой: «Вы, конечно, — другое дело, но со всеми остальными мы не имеем ничего общего». <…> Об отношении местного дворянства к русскому купечеству и православному духовенству, конечно, и говорить не приходится…» (Бельгард А. В. Воспоминания. М., 2009. С. 54).
164
При вступлении на престол Николай амнистировал около двухсот пасторов, привлеченных к уголовной ответственности за незаконное окормление православных эстонцев и латышей (см.: Андреева Н. С. Указ. соч. С. 103).
165
Там же. С. 109.
Новая волна реформ в Прибалтике была задумана при Столыпине в 1908 г., ее опять — таки спровоцировали внешнеполитические обстоятельства: во время революционных событий 1905–1907 гг. в правительственных кругах Германии всерьез обсуждалась возможность интервенции в Прибалтику, причем эту идею с энтузиазмом поддерживали многие остзейцы, например, лифляндский ландрат М. фон Сиверс, который «установил
166
Там же. С. 84.
167
Там же. С. 99–100. «Процент рабочих и крестьян среди прибалтийских немцев был незначителен. <…> Фактически эти две социальные группы в среде остзейцев отсутствовали» (Там же. С. 79). Любопытно, что планы о переселении в Прибалтику немецких крестьян — колонистов обсуждались и раньше, в 1860-х–1870-х гг., но тогда классовый эгоизм баронов победил идею немецкого единства, они предпочли эксплуатировать гораздо более дешевый труд латышей и эстонцев (см.: Духанов М. М. Указ. соч. С. 405).
168
Андреева Н. С. Указ. соч. С. 110.
Последняя попытка «обрусить» немецкую Прибалтику относятся к годам Первой мировой войны. Предполагалось полное преобразование сословных органов прибалтийского «рыцарства» по образцу дворянских организаций внутренних губерний. За их деятельностью должен был быть установлен строгий надзор губернаторов, а в делопроизводство — введен русский язык. Предусматривалось отчуждение в казну «имений рыцарств», радикальная реформа церковного управления и т. д. Однако эти проекты до 1917 г. не были даже внесены в Совет министров и Думу. Таким образом, «ни одна из разрабатывавшихся в начале XX в. правительственных реформ, направленных на кардинальное преобразование существовавших в крае отношений, реализована не была» [169] . Остзейский вопрос в императорской России так и остался нерешенным. В 1918 г. эстляндский и лифляндский предводители дворянства «сочли себя вправе, согласно постановлениям ландтагов, вероятно, в качестве прямых потомков германских меченосцев, послать верноподданнические телеграммы Императору Вильгельму и просить его о присоединении русских прибалтийских губерний к Германии» [170] . Но этого не произошло — земли рыцарей стали частью новых прибалтийских национальных государств.
169
Там же. С. 262.
170
Бельгард А. В. Указ. соч. С. 52–53.
Идея овладевает массами
До Первой мировой войны русско — немецкий конфликт оставался преимущественно конфликтом внутриэлитным (в первую очередь, внутридворянским, в гораздо меньшей степени — внутриинтеллигентским). Между тем, подавляющее большинство немцев, живших на территории Российской империи [171] , к имперской элите не принадлежали: они были представителями городского «среднего класса» и (главным образом) земледельцами — колонистами (места обитания — Юго — запад, Поволжье, Сибирь). Тем не менее, мы не располагаем сведениями о каких — либо масштабных столкновениях в городах или в сельской местности между русским и немцами, подобным, например, «еврейским погромам» конца XIX — начала XX в. Даже такой пристрастный и тенденциозный автор как А. А. Велицын (А. А. Палтов) в своей книге, яростно изобличающей вредные последствия немецкой колонизации для России, приводит только один факт подобного столкновения, да и то без указания места, времени и фамилий его участников [172] . Не подлежит сомнению, что таких случаев было немало, но, похоже, что ни один из них не становился серьезной проблемой не то что имперского, но даже и губернского масштаба.
171
В 1796 г. немцев в России проживало 262 тыс. чел. (0,8 % населения страны), в 1860 — 840 тыс. (1,7 %), в 1917 — 2 млн. 448,5 тыс. (1,4 %) (см.: Кабузан В. М. Немецкоязычное население в Российской империи и СССР в XVIII–XX веках. М., 2003. С. 37, 72).
172
Он цитирует некое прошение, подписанное 58 украинскими крестьянами: «Немцы окружили нас со всех сторон, забрали наши сенокосы и пастбища, стеснили нас и всех жителей до крайности; скот наш не имеет выпаса, и мы сами, коренные жители, не имеем свободного проезда и прохода, ибо все старые дороги перегорожены немцами, а если кто проходит через их землю, то немцы бьют и убивают даже до смерти. Так они перебили массу скота (приведены цифры [примеч. Велицына]), а также убили одного нашего односельчанина (приведено имя [примеч. Велицына]) — кроме сего почти ежедневно нападают на нас толпой и наносят личные обиды, калечат скот и угнетают и всячески разоряют нас. Что нам делать, где искать защиты и справедливости, мы уже не знаем» (Велицын А. А. Немцы в России. СПб. 1893, С. 24).
То, что русские крестьяне немецких колонистов недолюбливали — несомненно. Их не могли не раздражать те невероятные льготы, с помощью которых правительство стремилось привлечь «германских землепашцев» (обширные подъемные ссуды [173] , заблаговременная постройка домов и даже лютеранских кирх, освобождение от налогов и воинской повинности и т. д.) в то время, как «природным русским», по сути, до начала прошлого века, вообще всякое переселение гласно или негласно запрещалось. Вряд ли им могла понравится подчеркнутая отчужденность приезжих от «туземцев» (они не желали учить русский язык, строго сохраняли свою религию и обычаи, практически не вступали в межэтнические браки [174] ). Но, так или иначе, даже в 1914–1917 гг. в Поволжье и Сибири никаких немецких погромов в сельской местности не зафиксировано [175] . Меры 1881–1888-х гг., ограничивавшие права немецких колонистов западных губерний (иностранным подданным было запрещено приобретать в собственность недвижимое имущество за пределами городов; колонистам, принявшим русское подданство, предписывалось войти в состав городских и сельских обывателей без права занимать общественные должности) правительство приняло по тем же внешнеполитическим причинам, что и мероприятия, ограничивавшие автономию Остзейского края: в случае войны с Германией немецкие колонии оказались бы (и потом действительно оказались) в прифронтовой полосе.
173
В одном из официальных документов 1810 г. говорилось, что семья колонистов при своем водворении «стоит казне слишком 5000 руб., тогда как крестьяне, природные подданные <…> никакой ссуды не имеют» (Там же. С. 110).
174
«…Ассимиляционные процессы среди немецкого колонистского населения не получили распространения» (Кабузан В. М. Указ. соч. С. 65). См. также: Костюк М. П. Колонисты Волыни: адаптация в инонациональной среде и взаимоотношения с окружающим социумом (XIX — начало ХХ вв.) // Российское государство, общество и этнические немцы: основные этапы и характер взаимоотношений (ХVIII–XXI вв.) М., 2007.: «Анализ архивных источников по истории немецкой колонизации на Волыни дает основания считать, что основной формой адаптации немцев — колонистов данного региона, по сравнению с другими местностями компактного проживания российских немцев, был именно изоляционизм. Не случайно, очевидно в 1887 году попечитель Киевского учебного округа, лично посетив целый ряд немецких колоний Волынской губернии, составил довольно объемный отчет, в котором среди прочего имеется такая характеристика: «Немцы на Волыни представляют собой изолированную массу от окружающего украинского населения, которая, сплотившись кучками в колониях, образует из себя одно неразрывно целое по вере, языку, общественному строю жизни, традициям, симпатиям и антипатиям и что все вместе взятое, несомненно, выделяет этих пришельцев в особую национальность с сильным духом и могучим характером». Небезосновательно, очевидно, и в отчете волынского губернатора за 1911 г. подчеркивалось, что немецкие колонисты «даже через 50 лет остаются обособленными от массы коренного населения Волыни» (с. 100).
175
См.: Деннингхаус В. Русские немцы: Общественные настроения в Поволжье в период Первой мировой войны // Военно — исторические исследования в Поволжье. Вып. 7. Саратов, 2006; Вибе П. П. Немецкие колонии в Сибири: Социально — экономический аспект. Омск, 2007.
До Первой мировой войны массовых русско — немецких столкновений не наблюдается и в городах, хотя, очевидно, что почва для межэтнической конкуренции там имелась: немцы практически монополизировали аптекарское дело, составляли значительную часть врачей и инженеров, активно участвовали в предпринимательстве [176] . Но все же, видимо, их слишком малая численность не создавала ощущения некой экзистенциальной опасности, в отличие, скажем, от как ком растущего российского еврейства. (Для сравнения — в 1897 г. немцев в России насчитывалось 1 млн. 791 тыс., а евреев — 5,2 млн.; к 1914 г. доля немцев в населении империи составляла 1,4 %, евреев — более 4 %, причем евреи демонстрировали «колоссальную демографическую динамику» и «впечатляющую витальную силу», пытались играть (и играли) активную роль в финансовой сфере, политике и культуре; это было новое и грозное явление, к немцам же более — менее «привыкли») [177] . В народной культуре образ немца, как правило, малосимпатичен, но он отнюдь не зловещий, а скорее комический персонаж [178] .
176
В 1890 г. они составляли до 20,1 % основателей кампаний и 19,3 % их управляющих (см.: Булдаков В. П. Указ. соч. С. 742).
177
Соловей Т. Д., Соловей В. Д. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. С. 138–139, 150, 152, 155. Ср.: Кабузан В. М. Указ. соч. С. 72.
178
См. подробнее: Оболенская С. В. Образ немца в русской народной культуре XVIII–XIX вв. // Одиссей. Человек в истории. М., 1991.
Ситуация резко изменилась во время войны. Немцы сделались экзистенциальными врагами, даже еврейская тема ушла в тень. Была развернута мощная агитационная кампания по изобличению «немецкого засилья» в стране. Запущенная по инициативе правительства, она, тем не менее, неизбежно вышла из — под его контроля, ибо попала на благодатную и хорошо возделанную почву германофобского дискурса, созданного русским дворянством в XVIII–XIX вв. Этот дискурс в несколько упрощенном и приспособленном для массовых вкусов виде был взят на вооружение интеллигентско — буржуазными националистами, контролировавшими такие массовые газеты как суворинские «Новое время» и «Вечернее время», печатный орган октябристов «Голос Москвы» [179] , национал — либеральные «Утро России», «Биржевые ведомости» и др. В Петрограде действовало «Общество 1914 года», ставившее своей целью освободить «русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья». К началу 1915 г. в Обществе состояло 6 500 чел., среди них — члены Государственной Думы М. А. Караулов и С. П. Мансырев, издатель и публицист левых убеждений В. Л. Бурцев и первый переводчик марксова «Капитала» на русский язык Г. А. Лопатин. В Москве общество «За Россию» публиковало списки «вражеских германских фирм». «Немецкое засилье» было одной из постоянных тем думских заседаний, например, в 1915 г. тот же Мансырев выступил на одном из них с цифрами, свидетельствующими о преобладании немцев в МИДе [180] .
179
Несколько примеров этой пропаганды. В. В. Розанов в «Новом времени» (сентябрь 1914): «Поистине, Петроград и Россия — какая — то колония для Германии, колония богатейшая естественными произведениями, но безлюдная в смысле культурного элемента, — и вот немцы посылают своих «молодцов» сюда, младших сыновей патриархальных семейств, «обучать уму — разуму русских» и извлекать выгоды из богатой «первобытной страны». Но молодцы не обучают, потому что какая же им выгода обучать? Чем темнее и невежественнее Россия, чем порочнее и пьянее русские — тем все это хлебнее и выгоднее для немца» (Розанов В. В. Последние листья. М., 2000. С. 305).
Еще круче у коллеги Розанова по «Новому времени» М. О. Меньшикова (декабрь 1914): «Лояльность некоторых Немцев, вообще говоря, не есть заслуга: это долг, столь же обязательный как налоги. Какой — нибудь исключительной, неоценимой пользы я не вижу от лояльности той или другой группы подданных, а вижу несомненный вред, когда за лояльность одного Шмидта прячется предательство целой кучи Миллеров и Шиллеров. <…> Чуть не двести лет в отношении Немцев мы дремали, завороженные безграничным к ним доверием, но тяжкий гром Божий заставляет нас проснуться. С ужасом и негодованием мы всматриваемся в напавших на нас разбойников и между ними узнаем многих, многих, которые прикидывались друзьями нашими, нашими земляками, верными слугами России. Разве не из прибалтийских Немцев вышли самые яростные клеветники на Россию, поджигавшие немецкий народ к войне с нами? <…> Как бы ни окончилась война, — доверию русскому к Немцам пришел конец. <…> Пусть немецкие колонисты, осквернившие законы гостеприимства подлою враждой и изменой убираются вон из России. <…> Хорошо сделали бы и остальные Немцы, бесчисленные промышленники и торговцы, если бы понемногу очистили Россию от своего присутствия. Пусть между ними есть честные и невраждебные России, но кто же их разберет? Какой — нибудь ощутимой нужды в Немцах, даже честных и невраждебных нам, не замечается. Немецкая культура, даже в ее полезных проявлениях, приносит в России серьезный вред, подавляя развитие русской культуры и предприимчивости. Как тут подняться русскому гению и русской энергии, если повсюду они натыкаются на захваченные Немцами «лучшие позиции»? <…> Они у нас решительно всюду укореняются, как в враждебной стране, они окружают себя оборонительно — наступательной обстановкой против русской стихии, — и это одинаково — в науке, искусстве, государственной жизни, промышленности и торговли. Вместе с другими некоторыми инородцами Немцы видимо хотят сделаться господствующим в России классом, обрекая великий коренной народ на один лишь зависимый и черный труд» (Меньшиков М. О. Письма к ближним. 1914 год. Пг., 1914. С. 785–786).
Заголовки передовиц «Голоса Москвы» 1915 г. говорят сами за себя: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев», «Немецкое засилье в музыке» (о том, что 90 % всех армейских капельмейстеров — немцы), «Спрут высасывающий соки всего мира», «Неуязвимость австро — немецких предприятий», «Отвергайте помощь врагов России», «Можно ли защищать немцев?» (последний вопрос обращен к адвокатам) и т. д. (см.: Айрапетов О. Р. Немецкий погром в Москве в июне 1915 г. в контексте боев на внешнем и внутреннем фронте // Русский сборник. Исследования по истории России. Т. 8. М., 2010. С. 116–118).
180
См.: Соболев И. Г. Борьба с «немецким засильем» в России в годы Первой мировой войны. СПб., 2004. С. 30–36.
Были ли основания для этой неслыханной по своему размаху волны «немцеедства»? Говорить о повальной измене «русских немцев», разумеется, нельзя, многие из них с честью исполняли свой воинский долг в рядах русской армии, но, в то же время, «без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула России, вступив в рейхсвер» [181] . Во время оккупации германской армией Прибалтики местные предводители дворянства открыто восхищались «успехами германского оружия» и призывали баронов посылать своих сыновей на помощь «освободителям» [182] . Враждебную России политическую деятельность вели находившиеся в Германии эмигранты — остзейцы — писатель и философ П. Рорбах, теолог А. фон Гарнак, медиевист И. Галлер, теолог Р. Зееберг профессор истории Т. Шиманн. Последний в течение многих лет «являлся экспертом Министерства иностранных дел Германии по российской политике и пользовался особым доверием Вильгельма II». Начиная с 1890-х гг., Шиманн «был посвящен в секретную дипломатическую переписку, относившуюся к России. В 1909–1914 гг. он был, по сути, вовлечен в разведывательную деятельность как переводчик секретных документов, поступавших от секретаря Российского посольства в Лондоне остзейца Б. фон Зиберта (напомним, возглавлявшегося графом А. К. Бенкендорфом, — С. С.)» [183] . Шиманн и Рорбах в своих работах обосновывали идею расчленения Российской империи. Другой остзеец — эмигрант барон Ф. фон дер Ропп (между прочим, русский по матери) «был одним из организаторов и фактическим руководителем «Лиги инородцев России», созданной весной 1916 г. при участии германского внешнеполитического ведомства. В ее задачу входила организация антироссийской пропаганды в прессе нейтральных стран и, по возможности, государств — членов Антанты, а также среди национальных меньшинств России» [184] . С германским МИД сотрудничали бывший активный участник акции «Немецких обществ» по переселению немецких колонистов в Прибалтику С. Бредрих и бывший сотрудник А. В. Кривошеина в ведомстве землеустройства и земледелия Ф. фон Гакен. Э. фон Ёльзен и Г. Козак занимались пропагандой среди российских военнопленных [185] . Чиновник российского МИД вспоминал: «Один из дипломатических наших чинов, 1-й секретарь миссии в Швеции барон Розен, был действительно из ярко немецкой шовинистической семьи, его родной брат сражался в рядах прусской армии, офицерами этой армии были и другие родные барона Розена». Другой российский дипломат немецкого происхождения барон Унгерн — Штернберг (Лиссабон) обвинялся печатью в германофильстве, и был оправдан, но, «когда произошел большевистский переворот, то он первый (и очень долго единственный) из русских дипломатических представителей перешел к большевикам. На этот раз, я думаю, «Вечернее время» было право…» [186] .
181
Айрапетов О. Р. Указ. соч. С. 115.
182
См.: Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1990. С. 245–246.
183
Андреева Н. С. Указ. соч. С. 80.
184
Там же. С. 231.
185
Там же. С. 235.
186
Михайловский Г. Н. Указ. соч. С. 55–56.
Любое правительство в условиях войны не могло не предпринимать превентивных мер против крупной этнической общины, кровно и духовно связанной с противником. Наряду с чисткой государственных ведомств от «германского элемента», важнейшей такой мерой стали законы о ликвидации немецкого землевладения в России (1915): немцы — землевладельцы должны были продать свои земли с торгов. Но поразительна малая эффективность этого закона. Во — первых, в ряде западных губерний ликвидационные мероприятия вообще не проводились вовсе, т. к. там шли военные действия и эвакуация населения. Во — вторых, по непонятной причине были совершенно забыты Курляндия, Поволжье и почти вся азиатская часть страны. Но и даже в тех 29 губерниях и областях европейской России, где ликвидация все же осуществлялась, дело делалось чрезвычайно вяло. Из 33 тыс. 897 владений, внесенных в ликвидационные списки, общей площадью 2 млн. 739 тыс. 464 десятин к 1 января 1917 было окончательно отчуждено 1774 владений общей площадью 171 тыс. 648 десятин общей площадью 406 тыс. 485 десятин (т. е. приблизительно запланированного). Причем, к 1917 г. процесс отчуждения фактически остановился [187] .
187
См.: Соболев И. Г. Указ. соч. С. 77–83.
То же самое наблюдается и в деле борьбы с «германизмом» в торгово — промышленной сфере: из 611 акционерных обществ, принадлежавших германскому или австрийскому капиталу, решение о ликвидации было принято только по 96, из них 62 сумели ее избежать (по другим данным в списки внесли 712 акционерных обществ, к июлю 1916 г. постановили ликвидировать 91 из них). Это при том, что в 1915 г. в России насчитывалось 2941 частных предприятий, частично или полностью принадлежавших германским или австрийским подданным [188] .
188
Там же. С. 121–122.