Хозяин Древа сего
Шрифт:
Чем дальше от эпицентра, тем медленнее шло разрушение. Окраины Ветви еще долго будут сопротивляться ему. Но супругам пора было уходить — процесс мог захватить и их. Они повернулись друг к другу, глаза в глаза. Ни слова, ни объятия, ни поцелуя — будущее было слишком смутно, чтобы утешаться легковесным. В этот взгляд поместились тысячелетия их жизни и недолгие дни счастья. В нем было Древо и Ветви, и вечная тоска.
…Она сходила со своей вершины в исчезающей виртуальности, среди фрагментов, в которых с трудом опознавались бывшие существа и вещи. Это напоминало полотна другого художника, отразившиеся в Ветвях миллионами гротескных теней, — ожившая статуя богини во всей своей славе шествует по хаосу отбросов, ее сияющая целостность среди разложившегося мира трагически нереальна.
Эпизод 8
Никто не скажет, сколько времени прошло с тех пор — оно многозначно во Древе. Есть неизменное и необратимое время Ствола, текущее от момента сотворения к моменту конца. Есть собственное время Продленных, почти остановившееся в биологическом смысле, но, тем не менее, наматывающее все новые витки их судеб. И есть разнообразные хронологии Ветвей. Но все линии эти берут начало от точки, когда Древо было извлечено из небытия. И собираются тоже в одной точке, в Кроне, где завершается все.
Так что вычислять время в нашем повествовании бессмысленно. В каком-то смысле, оно вообще обходится без времени, состоит из последовательной цепи событий, внутри которых другие цепи, от них ответвляются третьи — и расходятся от сюжета во все стороны. В бесконечность.
Итак, с момента расставания с Луною Варнава, бывший тогда Орионом, повидал столько, сколько Краткому не постичь и за добрую сотню жизней. Он вновь скитался по Ветвям, выбирая наиболее удаленные, порой столь странные, что выжить в них сподобился бы лишь сумасшедший. Но все время ощущал преследующую его упорную волю, и слишком хорошо знал, кому она принадлежит. Несколько раз ему казалось, что Дый близко, и он уходил, оказываясь в еще более вычурной обстановке, привыкая к самым экстравагантным способам существования.
Однажды был в холмисто-озерной стране, заросшей цветами величиной с дерево, среди мелкого темнокожего народа, недурно владеющего магией, довольно злобной, но для него практически безопасной. Строгие вегетарианцы, они питались лишь нектаром цветов, и пили собиравшуюся на них по утрам росу, но при этом неустанно враждовали друг с другом. Во время бессмысленных столкновений небольших кланов со зверской жестокостью шли в ход тяжелые шишковатые дубинки, мозги и кровь противника разбрызгивались по нежным лепесткам, а воины злобно хохотали, растаскивая тела врагов на куски. В спокойной обстановке, впрочем, были вполне приличными парнями, любителями выпивки и музыки. Общался он с ними с приятностью, они же в его присутствии становились тихи и вежливы, ибо уже пара поколений передавала жуткие рассказы о воздействии, оказанном на их дедов посохом Странника (так его здесь звали!). Кроме того, для перемещений по цветам они обладали парой прозрачных стрекозиных крыльев, что особенно трогательно выглядело у женщин, робких и точеных. Он сам, кстати, в этой Ветви ловко порхал и без помощи крыльев, что приводило аборигенов в неописуемый восторг. «Боги летают не потому, что они легкие, а потому, что умеют делать себя легкими», — говорили они, следя за его полетом.
Однажды он лежал внутри водяного цветка, похожего на лотос — с ладной кареглазой девушкой из гарема местного старейшины. Под звуки скрипок и флейт их провожали сюда всей деревней, после того, как он в гостях у почтенного старца одобрил стати девицы, имени которой не запомнил. Ее слюдяные крылья бессильно распластались по розовым лепесткам. Странник лениво перебирал жесткие колечки в копне черных волос, следя за скатывающимися по кремовому плечу капельками пота. Вокруг тихо плескались воды вечернего озера, булькала ловящая мошек мелкая рыбешка. Откуда-то издалека доносился трубный квак большого земноводного — здешнего ужаса и страха, об эту пору, впрочем, не столь агрессивного. Небо потихоньку заполоняли тяжелые тучи — к ночи собиралась гроза.
— Странник, спаси Айгу, — проговорила она вдруг.
Он только что заметил, что дрожь ее вызвана не послевкусием страсти, а просто страхом.
— He бойся меня, — строго приказал он. — Кто эта Айга?
— Я боюсь не тебя, — она приподнялась на локте и смотрела прямо в его глаза, — ты добрый, я знаю.
— Кого же?
— Госпожу с Луны.
Набрякшее грозой сиреневое небо от края до края пересекла розовая нитка молнии. Цветок все заметнее сдвигал лепестки и медленно прятался от надвигающегося потопа в воду. Надо было на берег, но замерший Странник слушал девушку, торопливо говорящую под учащающиеся громовые обвалы.
Айга была ее подругой, близкой, самой близкой в гареме любвеобильного старца. Он не стал вдаваться в сущность их отношений, сосредоточившись на том, что произошло недавно:
— Хозяин с сыновьями и женщинами полетел на дальнюю поляну, где много красных цветов с густым нектаром, от которого хочется петь и любить. Они расцветают ночью, при полной луне, ты ведь знаешь…
— Знаю.
— Я осталась дома — была моя очередь готовить и присматривать за малышами. Хозяин вернулся под вечер, весь в грязи и крови — один… Долго молчал, не ел, только пил полынную брагу. Потом заговорил. На поляне они съели много нектара, пели и любили друг друга. Вдруг Догед, старший сын, упал и лежал недвижно. Они увидели, что его убила стрела. А потом появилась она — прямо из лунного света, на грохочущем чудовище, белокожая дама с лицом прекрасным и страшным. Хищные звери неслись за ней по воздуху и страшно кричали, старик сказал, как огненные ящерицы с дальних островов. Она стреляла из лука, убила Эблиу и Нихассу, Кигву и Талуха растерзали ее звери, Айгу схватила и унесла. Старик спрятался в старой норе цветочной крысы и дрожал там весь день, пока не решился выползти. Он нашел всех их без образа и дыхания. Кроме Айги.
Лицо расползлось в жалобной гримасе. Воды хлынувшего ливня смешался на нем со слезами.
— Поэтому он отдал тебя мне? — рявкнул Странник, пытаясь перекричать громкий плеск косых струй, бивших о плотные лепестки.
— Он думал, ты найдешь Айгу. И я тоже. Ты ведь бог. А ему ничего не нужно — сегодня он живым вошел в бутон предсмертника.
Они сидела понурясь и словно не замечала заливавших ее струй. А он понял, почему унылая музыка доносилась из деревни весь вечер, пока они нежились в цветке. Ему стало больно.
— Я не Бог, но постараюсь найти. Если она жива, — говорил он это больше себе, стоя
в середине цветка и быстро одеваясь.
Лепестки совсем уже сдвинулись, но она, казалось, не собиралась уходить. Что ж, это было не самое худшее убежище для бедной девушки из этих краев. Влага еще стекала по ее волосам и телу, но плач прекратился, и лицо было почти умиротворенно.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Бекума. Приведи Айгу, Странник. Я буду ждать, — в ее взгляде теплилась надежда.
— Прощай, Бекума.
Он перешел в другую Ветвь прямо из водяного лотоса, в котором ливень совсем смыл аромат любви.
Эпизод 9
Теперь уже гнали не его, он гнался сам — шел по следу Дикой охоты, а тот становился в Ветвях все шире. Он наслушался рассказов о Холде, Фригге, Генри-охотнике и прочих неприятных и опасных личностях. О призрачных всадниках, скачущих в обществе похищенных душ. О младенцах, унесенных вихрем лунного света, о колдовском мусоре, сыплющимся с небес и переносящим каждого, кого коснется, в неведомые, невозможные края, откуда нет возврата. Наконец, в дремучих девственных дебрях набрел на широкую поляну в туманных испарениях, страшную при занимающемся свете утра, изрытую копытами, забрызганную кровью. Запахи ночного леса подавляла приторная вонь свежепролитой крови. Трупы мужчин, женщин и детей валялись в изломанных позах. Внимательно осмотрел все, отвернувшись лишь от трупика годовалого младенца, наколотого в нескольких метрах от земли на обломанный сук древнего дуба, раскинувшего корявые ветви чуть ли ни над всей поляной. Подошел к одному из тел, проверил — оно еще было теплым. Бойня случилась не раньше полуночи. Это мало что давало — Дикая охота уже могла быть в тысяче разных Ветвей. Хотел уйти, но остановился, услышав дрожащий голос: