Хозяин Древа сего
Шрифт:
Природные же свойства Шамбалы таковы, что она не пропускает в себя никого, помимо ее созидавших Изначальных дивов, или же тех редких счастливцев, будь то Продленный или Краткий, или же тень Краткого, кого один из дивов возьмет в те края с собою. Сами же Изначальные, в Шамбале пребывая, как утверждают, могут не только обозревать в единое время все Ветви и особливую возможность имеют в любую из них попасть по мановению ока, но и, чему я не в силах поверить, даже предерзостно вторгаться в тело Ствола. Однако, как известно всем и каждому, таковое деяние нарушило бы рост всего Древа и привело бы к неисчислимым неописуемым
…Известия о создании Шамбалы темны и баснословны. Среди Кратких бытует легенда, про каковую можно бы умозаключить, что она повествует о способе, примененном для явления Шамбалы на Древе. Однако не поручусь, что сказка сия содержит хотя бы ничтожное зерно истины. Рассказывают, как некий див, Вотаном зовущийся, о котором все, думаю я, наслышаны, некогда сам пригвоздил себя копьем ко древу, именуемому Ясень Предела, а с той поры также и Конь Дыя, сиречь его, Вотана. И висел он там девять дней и девять ночей, пока не снизошло на него постижение рун.
Не претендуя на звание особенного знатока тонкой науки рунической, дерзну все же предположить, что жертва, принесенная Вотаном самому себе, положила основание, на коем Шамбала и возникла, уподобив его Архимеду, нашедшему-таки точку опоры. Ежели сие соответствует истине, тогда руны предстают метафизическим инструментом, возникшим в сознании Вотана, коим же он и воздвиг Шамбалу. Следственно, копье его, как орудие жертвы, символически уподобилось некоей ложной Ветви, каковой Шамбала, по моему рассуждению, и является. Все действо сие могло бы казаться актом творения, не случись оно на сотворенном уже Древе.
Итак, мы видим, что жертва Вотана отнюдь не творящая, наипаче же искупительная, а, напротив, некая антижертва, благодаря коей в Ветвях восстала фактория изначальной Тьмы.
…Место же, где случилось примечательное приключение Вотана, по сию пору остается неведомым, и как там все обстояло на деле, ведают лишь он, да Творец».
У пролива: «Я убью тебя, лодочник!»
— Эй, старик! Перекинь-ка меня на ту сторону.
— Назад поворачивай.
— Греби сюда, говорю, наглый дед!
— За этим проливом — Шамбала, щенок. Ну как, уже наклал в штаны со страха?
— Ты глупец! Надо думать, я знаю, куда пришел, раз стою на месте сем.
— Как пришел, так и уйдешь, нищий сын распутной матери!
— Дед, ты здесь лодочник, так что не тебе решать, кого перевозить.
— Вот и нет. Дивы мне велели — гнать Продленных бродяг и прочих Кратких в шею.
— Дурак, какой я тебе Краткий, коль Шамбала меня пустила?
— А вот это еще неизвестно. Отвечай, пес, как зовут?
— Скажу, да только не козлу-лодочнику, а владыкам Шамбалы. И не мешало бы тебе самому назваться.
— Я-то назовусь — Седобородым кличут меня. А ты, я смотрю, как есть безымянный бродяга, потому пойдешь сейчас своей дорогой.
— Не боялся бы намокнуть, переплыл бы пролив, да выщипал тебе, старый хрен, бороденку!
— Да тебе не то, что волоса моего коснуться, в воду войти без моего позволения — что из песка канаты вить! Здесь, засранец, свои законы. Даже если переплывешь пролив, и тебя не сожрут рыбки, эти скалы рухнут тебе на башку. А дальше горы, ты и представить не можешь, какие. А за ними — блаженная Шамбала, страна вне Древа. Вот так-то, сосунок.
— Я убью тебя, лодочник!
— Может, когда и убьешь. Но не сегодня… Потому что будешь стоять и слушать. А парочка воронят пока над тобой полетает. Это я могу им щас приказать, и они тебя прикончат, прям на этом месте, ты и пукнуть не успеешь, друг мой Варавва…
— Дый!..
— …Ну вот, я же говорил, ты ногу не сможешь в воду засунуть, не то, что свою иголку в мою башку. Да не дергайся ты, бесполезно. Тут не пролетишь, не проплывешь и не обойдешь. Отдохни, меня послушай. Ты же за дочуркой моей пришел? Эх, и хороша же доченька моя! Твоя супруга, то есть… «Беседовал с девой, с белокурой я тешился»… Фу, ну кто же посох через Асгардский пролив мечет? Не полетит он, дурашка! Ничего сюда не прилетит. Я вообще не знаю, как ты-то на этом берегу оказался. Но дальше не пройдешь, и не думай. А она со мной останется, Луна то есть.«…Тайно встречаясь, одарял ее щедро, она отдалась мне».
— Зачем тебе все это?
— Ой, не смеши. Это она ведь наплела, что я тебе ее подсунул, потому как ты мне нужен? Шутница она у меня, однако… Все сама, сама, уж поверь старику — удрала от меня и с тобой связалась. Своенравна, ох, своенравна… Но прибежала потом, когда ты ей обрыд. Смеялись мы с ней над тобою долго.
— Ты пожалеешь.
— Это ты сейчас жалеешь, что на свет родился, ты, игрушка Неназываемого. Во всем Ордене нет большего шута, чем ты… Может, Дианку кликнуть, она сама все тебе скажет?.. Ну, уходи, дурачок, уходи, воронята тебя проводят. Да возьмут тебя тролли!
«…Злое же творя не престаю: Тебе Господа Бога моего всегда прогневляю»
Продираясь в пеленах забытья, он все пытался завершить последнюю свою молитву. Так постепенно приходил в себя, и, наконец, вынырнул из болезненных сумерек Древа минувшего, чтобы всем сердцем напороться на невыносимую боль сегодняшнего.
— Вем убо, Господи, яко недостоин есмь человеколюбия Твоего, но достоин есмь всякаго осуждения и муки, — произнес еле слышно в открывшееся пространство, пытаясь стереть из саднящей памяти последний кадр: изящная стопа на груди, холодное лицо и — «Радуйся, муж мой».
Молитва прервалась стоном:
— Луна…
— Варавва, Варавва, — раздался насмешливый голос, — упрямству твоему удивляться не устаю. Тебя предали оба, а ты, едва глаза продрав, обоих и зовешь…
— Ты не знаешь, что говоришь, — прошептал Варнава, глядя как можно выше, чтобы не видеть склонившееся над ним ненавистное лицо. — И никогда не узнаешь…
Он все-таки заставил себя перевести взгляд на Дыя. Тот выглядел так, что было понятно, почему слово «див» означает «яркое существо». Походил одновременно на вельможу и хиппи — с окладистой сивой бородой, в синем плаще с блестками и огромным лиловым бантом на плече. Плащ был накинут на позолоченную кольчугу, из-под которой виднелся подол красной шелковой рубахи, вышитый разноцветным бисером. Голова была не покрыта, длинные волосы удерживала серебряная тесьма. Единственный огромный глаз искрился темным весельем, вместо второго зияла глубокая дыра. — И зовут меня Варнава. Варнава, ты запомнишь это, бес?