Хозяин Фалконхерста
Шрифт:
Слово взял Сен-Дени:
— Полагаю, что, будучи дворянином, вы не станете противиться нашей попытке удостовериться, что вы — не тот Аполлон Бошер, за которого мы вас по ошибке приняли. Здесь, в Луизиане, к негритянской крови относятся серьезно. Если вы — действительно Аполлон де Ноай из Франции, то не только я, но и все здесь собравшиеся принесем вам свои нижайшие извинения, а я к тому же с готовностью рассмотрю вашу претензию на руку моей дочери. Если же это не подтвердится… — Сен-Дени снова вооружился хлыстом, отданным несколько минут тому назад лейтенанту.
— Я отказываюсь
12
Удостоверение личности (фр.).
— Не так быстро! — Фарнхэм схватил Аполлона за руку. — Зачем ждать до завтра, если вы способны развеять наши сомнения прямо сейчас? Мы настаиваем! Вы явились сюда, танцевали с мисс Сен-Дени, обнимали ее, ваши губы касались ее руки. Мы отказываемся ждать до завтра.
Гости загалдели, выражая одобрение. Из толпы вышло еще несколько человек. Аполлон оказался в окружении. Повинуясь жесту Сен-Дени, мужчины оттеснили Аполлона из зала в просторное помещение с книжными полками. Однако стоило Сен-Дени захлопнуть дверь, как снаружи в дверь настойчиво забарабанили. Сен-Дени распахнул дверь; Дениза ворвалась бы в библиотеку, если бы отец не преградил ей путь, раскинув руки.
— Ступай к матери! — распорядился он.
— Но, папа…
— Ты уже достаточно опозорила себя и меня. Только представь себе: вдруг твой партнер по танцу — черномазый? Нет, в этом необходимо разобраться.
— Аполлон не черномазый, — всхлипнула она. — А пусть бы и черномазый, все равно…
— Что?! — Ее отец замер.
— Я люблю его.
Он вытолкал ее из библиотеки, запер дверь и обернулся к мужчинам, сурово разглядывающим Аполлона.
— Придется вам пойти нам навстречу, сударь. В данном случае сомнение толкуется не в пользу обвиняемого, который вынужден сам предоставить доказательства своей невиновности.
— А я отказываюсь раздеваться в присутствии чужих людей! Это худшее унижение, которому только могут подвергнуть человека. Я предложил вам исчерпывающие доказательства, что оказались бы у вас в руках уже завтра. Почему вы не можете потерпеть несколько часов?
— У нас на Юге не принято ждать, когда задета честь наших женщин, — ответил кто-то.
— Да чего ты боишься, французик? — подхватил другой голос. — В армии голый мужской зад — привычное зрелище. Уж мы на это добро насмотрелись!
Аполлон испугался не на шутку. Самообладание покинуло
— Прошу вас, господа! — Он уже умолял своих мучителей о снисхождении. — Позвольте мне мирно уйти.
Произнося эти слова, он понимал, что его ничто не спасет. Сильные люди схватили его за руки. Сен-Дени собственноручно сорвал с него галстук, другие сняли с него пиджак, расстегнули рубашку. Он почувствовал, что ремень больше не удерживает на нем брюки; в следующее мгновение они сползли на пол. Аполлона принудили нагнуться, и его оглушил торжествующий вопль Фарнхэма, за которым последовал звучный хлопок по ягодице.
— Полюбуйтесь! Я же говорил, что это черномазый! Ну, теперь вы мне верите?
Аполлон знал, что все взгляды прикованы сейчас к черному родимому пятну, расплывшемуся, как чернильная клякса, по его коже. Как он всегда проклинал эту отметину! Ложась в постель с женщиной, он всегда настаивал, чтобы сперва были задуты свечи; по утрам он всегда покидал ложе раньше, чем партнерша по ночным утехам, чтобы она не увидела, чего доброго, пресловутое родимое пятно. На Севере оно вызывало всего лишь незлобивые шутки, но здесь, на Юге, оно было печатью, подтверждавшей его незавидное происхождение.
— Проклятый ниггер!
— Наглый сукин сын! Как он смел затесаться в наше общество?
— И расфуфырился, как негр! Белые одеваются гораздо скромнее.
— Черномазое отродье!
— Давайте проучим его, чтобы он впредь не посягал на белых женщин.
— Повесить его!
— Вздернуть!
— Нет, господа! — раздался голос Сен-Дени. — Убийства я здесь не допущу.
— С каких пор вы стали покровителем негров, Сен-Дени? Он едва не изнасиловал вашу дочь! Мулаты очень шустры по этой части.
— Уверяю вас, моей дочери ничего не угрожает. Она была введена в заблуждение, как и все мы. Однако я не позволю совершить убийство.
Аполлона по-прежнему сжимали, как в тисках, он не мог даже выпрямиться. Перед его глазами мелькнули начищенные башмаки Сен-Дени; в следующее мгновение раздался свист хлыста, и его пронзила нечеловеческая боль. Он взвыл, отдавая себе отчет, что точно так же завывает любой чернокожий раб, подвергаемый бичеванию. Впрочем, боль была настолько нестерпима, что все его притворство сняло как рукой. Он извивался, визжал и молил о пощаде, как его африканские предки, пока его плоть терзал хлыст. По его ногам уже бежали теплые струйки крови, а ударам все не было конца. Наконец он погрузился в спасительное беспамятство и перестал чувствовать что-либо вообще.
Тряска в фаэтоне привела его в чувство. Сперва он не мог сообразить, где находится и почему, но скоро жгучая боль заставила его вспомнить случившееся в мельчайших подробностях. Он стоял на коленях на полу фаэтона, опираясь локтями о сиденье. Собравшись с силами, он поднял голову и увидел на козлах Кьюпа. Тот, услышав стоны, оглянулся.
— Тебе лучше, Аполлон? — осведомился Кьюп с неподдельным участием.
— Нет, нет, нет! Мне отвратительно! Будь они все прокляты! Где мы, Кьюп? Нас преследуют?