Хозяин Колодцев (сборник)

Дяченко Марина и Сергей

— Да.

Акир был семнадцатым из тех, кто отправился направо.

Юстин двинулся к лекарю сам — стражник просто шел рядом. Юстин протянул руку с уже поддернутым рукавом; лекарь, порядком уже усталый, полоснул ланцетом, но Юстин не почувствовал боли. Липкий жабий язык был совсем близко; Юстинова кровь, рубиново-красная, закапала в таз, брызги полетели на штаны — жаба не сразу нашла языком летящую каплю. Наконец приняла кровь и сглотнула; Юстин ждал. В зале оставались только он — и напуганный мальчик за его спиной (не считая, разумеется, лысого, лекаря, стражников и жабы).

Лекарь залепил Юстинову руку пластырем.

Жаба молчала. Вокруг было очень тихо. Даже мальчик не всхлипывал.

Жаба молчала. Юстину впервые сделалось страшно в этом зале — страшно по-настоящему.

Лысый — от него пахло сладковато и неприятно — вытащил из почти пустого кувшина полудохлого придавленного домохранца. Юстин гадливо отстранился; домохранец был в обмороке, шесть его ножек безвольно болтались, когда лысый тряс приманкой перед полуприкрытыми глазами жабы.

— Нажралась, — шепотом сказал кто-то из стражников.

Лысый бросил бесчувственного домохранца обратно в кувшин. Вытащил другого — тоже примятого, но подающего признаки жизни. Юстин поразился — как он берет эдакую гадость руками?!

Новый домохранец вяло пискнул. Жаба открыла глаза.

— Да, — глухо сказал длинный рот.

И Юстина подхватили за плечи и подтолкнули к проему двери направо.

* * *

Их набралось девятнадцать человек — тех, вкус чьей крови оценен был жабой как «да». Среди несчастных — или счастливчиков? — оказались и Акир, и тучный юноша, во время испытания упавший в обморок, и мальчик, представленный твари последним.

Теперь с ними обходились если не почтительно, то по крайней мере вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно; когда Юстин получил обратно свою одежду, она оказалась выстиранной и высушенной. Одетые во все чистое, со свежими пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики — или все-таки несчастные? — оказались запертыми в просторной, богато убранной комнате, где пол вместо соломы устилали ковры, а вдоль стен вместо лавок высились перины с подушками.

Никто ни о чем не говорил — не хватало сил. Товарищи по несчастью — или по удаче? — повалились на перины и долго лежали молча, глядя в пол и в потолок, за полчаса не было сказано ни слова — однако никто не спал.

Наконец молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.

— Меня скоро заберут отсюда, — сказал он, будто продолжая, давно начатый разговор.

Никто не ответил. Молчали еще минут пять. Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь-тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать — правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе. Чем дольше Юстин смотрел, тем более улавливал сходство между подростком и Акиром — словно два брата. Это казалось тем более странным, что они явно не были знакомы прежде.

— Я здесь случайно, — снова сообщил тучный. Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился.

— Не в войско нас забрали, — задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, — ох, не в войско…

И обернулся к Юстину:

— Ну, ты… что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?

— Ничего не знаю, — сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. — Слышал… те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах…

Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более или менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.

— Брехня, — сказал он без особой, впрочем, уверенности. — Если по крови судили… По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным — значит, будет честь.

— Поросят тоже откармливают, прежде чем на нож насадить, — мрачно напомнил тонкогубый и тонколицый ровесник Юстина, тот самый, что вчера обозвал Акира пушечным мясом.

Все притихли.

— Эй, ты! — Обернулся к Акиру жилистый обладатель серьги. — Что ты там говорил насчет того, что Краснобровый жив?

На Акировом лице обозначилась внутренняя борьба. Наверное, ему очень хотелось пофорсить, порисоваться, дать понять, что он знает больше прочих.

— Да так, — промямлил он наконец. — Слышал.

— От кого слышал?

Акир совсем скис:

— Да так… От людей каких-то.

— Трепло, — презрительно процедил тонкогубый.

Акир даже не глянул в его сторону.

— Это, вот что, — озабоченно начал жилистый. — Вот что… Кровь. Из вас кого-нибудь двухголовый змей кусал когда-нибудь?

— Иди ты, — обозлился почему-то Акир. — Типун тебе на язык!

— А меня кусал, — сообщил жилистый с мрачной гордостью. — Я вот подумал… Говорят, кого двухголовый змей с обеих голов цапнет — у того кровь меняется.

Юстин попытался припомнить, кусал ли его когда-нибудь двухголовый змей. Если и кусал, то в раннем детстве — потому что иначе столь значительное событие не могло бы забыться.

— Может, порча какая-нибудь? — неуверенно предположил кто-то. — Или зараза?

— Я тут ни при чем! — выкрикнул тучный юноша. — И змей меня не кусал, и порчи нет никакой, и я не заразный! У меня вот что… У меня отец — Краснобровый, это точно, моя мать у него в покоях служила, так что я наполовину князь!

Юноша замолчал. Беспомощно огляделся — на него устремлено было восемнадцать тяжелых взглядов, и ни один не обещал утешения.

— Это правда, — тихо сказал юноша. — Я Краснобрового даже видел однажды, вот как тебя! — и почему-то ткнул пальцем Юстину в грудь.