Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Таммсааре Антон Хансен

— А куда денешься ты? Надеешься вернуться к этому прохвосту? — с какой-то горячностью или возбуждением спросил Ээди.

— Нет, возвращаться я не могу, да и не хочу, но я люблю этого прохвоста и потому не хочу больше жить, — сказала Ирма.

Тут молодой человек вскочил, подошел прямо к Ирме, нагнулся к ней, словно хотел напасть на нее, взглянул пронзительным, диким взглядом ей в глаза и решительно сказал:

— Ирма, если ты не оставишь свои мысли о самоубийстве, я убью его!

— Кого? — не понимая, спросила Ирма.

— Твоего прохвоста! — крикнул Ээди. — Сначала я убью его, а потом можешь и ты убивать себя, если хочешь.

— Я с собой покончу, можешь быть уверен, —

убежденно сказала Ирма.

— Тогда я пойду убью его, — сказал Ээди, повернулся, бросил напильник, который держал все время в руке, на стол, снял с вешалки пиджак, натянул его на блузу, не забыл надеть и шапку и, не сказав больше ни слова, вышел в дверь. Ирма все время стояла на прежнем месте, в дверном проеме, она безразлично смотрела на молодого человека, не видя, что он делает, и думала, грустно улыбаясь про себя: «Бедный малый, он пытается испугать меня, но совсем не знает, что меня невозможно больше чем-либо напугать».

Когда «бедный малый» ушел, Ирма облегченно вздохнула. «Наконец-то я одна», — подумала она, потянулась и легла в постель, забылась в гнетущем полусне. Сколько она дремала, этого она не знала, но ей снились всякие страшные видения, и она содрогалась всем существом. Она все еще вздрагивала, даже когда проснулась. Ей вдруг вспомнилось выражение лица Ээди, жутковатый блеск его глаз и его угрожающие слова — и все с такой призрачной отчетливостью, — и она почувствовала, что лгала себе, когда сказала, что ее больше невозможно чем-либо напугать. Она испугалась, испуг овладел всем ее существом с первого же мгновенья, когда Ээди стоял перед ней такой страшный и говорил; она только не знала вначале, как сильно она боится. Но сейчас она вдруг это узнала, почувствовала и держалась обеими руками за сердце, испытывая неимоверный страх.

XXVII

Оставив Ирму одну, Ээди устремился самым коротким путем к квартире мадам Полли, представив себе, где она находится, по объяснениям тети Анны и Лонни. И теперь ему вдруг показалось, что решил он убить «этого прохвоста», как он его называл, еще когда услышал подробный рассказ о судьбе Ирмы. Он проклял «этого висельника», еще когда поднял Ирму с постели и помчался с нею в больницу, но мысли об убийстве тогда у него не было, или если и была, то совсем неосознанная, а то и просто как отклик на то, что он думал в кино, когда сидел внизу, а этот «паршивый пес» — с Ирмой вверху, на балконе. Тогда ему было вдруг неведомо откуда явившееся видение, что он встает со своего места и идет наверх, идет и садится в той же самой ложе, где сидят они вдвоем, и в первый же миг, когда свет в зале гаснет, хватает «прохвоста» и молча, без лишних слов, швыряет его вниз.

Это видение мерещилось ему так, будто он по-прежнему сидел на своем месте и в то же самое время наблюдал за собой со стороны: вот он встает, идет наверх и разделывается с «этим висельником», как будто он ради этого и раздвоился, разделился надвое. Он даже повернулся и взглянул вверх, будто дожидаясь минуты, когда его видение станет действительностью. Но этого не произошло, и он решил: дело в том, что невозможно же сбросить кого-то вниз, чтобы при этом не пострадали невинные люди, сидящие в кино и не думающие ни о чем плохом. Да, именно потому прохвост этот и не полетел вниз, подумал Ээди, другое дело, если бы зал был полупустым и он упал бы на свободные стулья.

Все это вспомнилось ему, когда он спешил на квартиру мадам Полли, вспомнилось, пожалуй, лишь потому, что он уже однажды хотел быть там и положить всему конец. Было скучно и безотрадно шагать по улицам, поворачивать за углы, невольно смотреть на лица людей, слушать их безразличные слова,

даже смех — все это в самом деле было так безотрадно и скучно, что хоть возвращайся назад, откуда вышел. Чтобы этого не произошло, он вспоминал обстоятельства, которые доказывали, что сейчас он идет не ради какого-то каприза, но его к тому принуждает давний и твердый замысел. Если он повернет назад и не сделает того, что требует голос крови, у него не останется иного выхода, как поступить с собою так же, как пыталась поступить Ирма и от чего она еще не отказалась. Не стоит и жить на белом свете, если ты не слушаешь голоса своей крови.

Наконец-то, слава богу, он на месте: двухэтажный деревянный дом, в котором только две квартиры, одна наверху, другая внизу, вход сбоку, через железные ворота, под окнами маленький садик с двумя деревьями и кустарником. Мадам Полли живет, кажется, на втором этаже. Ээди поднялся по нескольким ступенькам к парадному, открыл его и вошел на площадку перед дверью первого этажа. Когда он всходил по деревянным ступеням, в груди у него забилось сердце: а что, если его нет дома? Тогда все пропало, Ээди отчетливо чувствовал, что снова, второй раз, он не сможет прийти сюда. С каждой ступенькой страх его возрастал, он дошел до двери верхнего этажа и, почти задыхаясь, остановился, не решаясь протянуть руку к звонку. Он знал, что стоит перед роковым мгновеньем. Вся его жизнь и будущее зависят от того, здесь ли тот, кого он ищет, или не здесь. И он так боялся его не застать, что готов был трусливо спуститься вниз по лестнице. Но за дверью послышались шаги. Это все решило. Могут открыть дверь и увидеть его здесь, жалкого и беспомощного. Все равно что, только не это! Он поднял руку и нажал пальцем на кнопку. Все его тело охватила дрожь, так что, когда открыли дверь, он едва смог спросить. Но как только ответили, что господин Всетаки дома, он сразу же совершенно успокоился.

— Что вам угодно? — спросила светловолосая дама.

— Я от госпожи Всетаки, — ответил Ээди.

— Опять что-нибудь случилось? — нервно спросила дама.

— Да, я просил бы господина Всетаки лично…

— Будьте любезны, заходите, — сказала дама. — Прошу подождать здесь минутку.

Дама приблизилась к двери соседней комнаты, открыла ее и сказала:

— От Ирмы кто-то. Опять, видно… Хочет видеть тебя лично…

— Проси сюда, — ответил мужской голос, который, против ожидания, показался Ээди приятным.

Дама повернулась у двери и сказала:

— Господин Всетаки просит вас.

С этими словами она распахнула перед незнакомцем дверь, сам же господин Всетаки встал, чтобы учтиво выйти навстречу гостю. Но не успела мадам Полли закрыть дверь за вошедшим, чтобы оставить его с глазу на глаз с господином Всетаки, как распахнула дверь снова, подскочила к гостю, схватила со стола тяжелое мраморное пресс-папье и ударила им гостя по правой руке с такой силой, что из нее на пол со стуком упал револьвер. Но до того, как револьвер выпал, раздалось два выстрела: стрелявший оказался проворнее, чем ударившая. Господин Всетаки судорожно схватился правой рукой за кресло, словно хотел присесть, но повалился как-то вяло рядом с креслом на ковер.

— Убийца! — крикнула дама.

Это слово вернуло стрелявшего к жизни. Он повернулся и выбежал из двери, совершенно забыв про револьвер. Все произошло так стремительно, что ни один из участников сцены не знал, как все произошло. Дама подбежала к господину Всетаки — помочь ему и забросала его вопросами, но вместо ответа он, как в бреду, произнес:

— Ручку! Два листа бумаги и конверт! Папку! Быстро, Мадлен!

Дама быстро схватила нужные вещи. Когда она подбежала с ними к господину Всетаки, он сказал: