Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— Иначе для чего ж ей сюда приезжать, — продолжала Мадли. — Не была она батрачкой и не будет, найдет себе кусок хлеба полегче, ведь она языки знает.
— Батрачкой! — повторил Рейн. — Хозяйкой, а не батрачкой.
— Видимо, Анна считает, что если она согласится переехать в Кырбоя, то скоро превратится в самую настоящую батрачку. Поверь мне, брат, Кырбоя любую девушку превратит в батрачку или в пастушку. Ведь и мать ее оттого померла, Анна помнит это, вот и боится.
Мадли подождала, не ответит ли чего брат, но так как тот молчал, спросила:
— А что, если Анна надумает замуж выйти?:
— Пусть выходит, — не колеблясь ответил Рейн.
— А кто на ней женится, ежели у нее усадьбы не будет. Даже в городе никто
— После моей смерти все ведь и так Анне достанется, других наследников у меня нет, — заметил Рейн.
— А может, зятю, будущему хозяину Кырбоя, хочется знать, когда ты умрешь и долго ли ему ждать. В твои годы иной еще и вторично женится. Или ты и впрямь готов отдать Кырбоя любому зятю?
— Надо полагать, моя дочь достойна человека, который годится быть хозяином Кырбоя.
— Конечно, достойна, — согласилась Мадли, — особенно, если у нее будет такое приданое, как Кырбоя; только бог знает, кого она выберет, если доведется выбирать. Вдруг выберет кого-нибудь вроде каткуского Виллу; разве тебе хочется, чтобы такой человек стал твоим зятем, хозяином Кырбоя?
— В хозяева Кырбоя он, может быть, и годится, ко мне в зятья — нет, — ответил Рейн.
— Знаешь что, голубчик, когда в дом входит зять, прежнему хозяину помирать пора.
— Что ты чепуху городишь, — рассердился Рейн; казалось, смысл слов сестры только теперь дошел до него. — Зачем же моя дочь должна непременно выбрать какого-нибудь каткуского Виллу? Неужто, кроме пьяниц, браконьеров и арестантов, нет никого, кто захотел бы стать хозяином Кырбоя? Или тебе что-нибудь известно?
— Ничего мне не известно, — ответила Мадли, — просто так сказала. Кто их разберет, нынешних-то, а ведь Анна нынешний человек. Она ни в тебя, ни в меня, вообще не в нас, Кивиристов, она нам с тобой чужая. Кость наша, а кровь чужая, совсем чужая. Она не разговорчива, а мы любим поговорить, она живет молчком, как и ее покойная мать. Никто толком не знает, о чем она думает, что ее мучит, умрет — никто и знать не будет, отчего померла. Ты знаешь, отчего твоя жена умерла? Не знаешь. И я не знаю, никто не знает. То же самое и с Анной — ее нужно разгадать, понять, иначе нечего и огород городить. Если хочешь, чтобы она приехала, напиши ей или сам поезжай в город. Потолкуй с ней, передай ей Кырбоя, тогда приедет, непременно приедет.
Поговорив с сестрой, старый Рейн еще долго бродил один по полям и по саду, по лесным дорогам и покосам и все думал о том, что делать, как быть. Ведь ему еще и шестидесяти нет, неужто он и впрямь должен сложить руки и глядеть, как в его усадьбе другие распоряжаются.
Он, правда, не очень-то любил обременять себя работой, однако, став хозяином Кырбоя, вынужден был кое-что делать, кое о чем думать. Не то, чтобы он сам этого хотел, — его к этому принуждали: принуждали обстоятельства, принуждало само Кырбоя, принуждали батраки и батрачки — они являлись к нему с требованиями, с просьбами, и он, как хозяин, должен был знать, что им ответить, что им дать.
О, Кырбоя умеет заставить человека работать, оно точно кубьяс [4] , который ходит и следит за всеми, держа наготове крепкую палку. Кырбоя никого не щадит, даже самого хозяина, и не будет щадить, наверняка не будет. Оно всех доконает, всех вгонит в гроб, как вогнало в гроб брата Оскара, а потом и его, Рейна, жену, на которой держалась вся усадьба.
Рейн ходил и думал, сидел и думал: что будет, если он действительно передаст усадьбу Анне, а сам уйдет на покой. Кабы он знал, кто станет его зятем, хозяином Кырбоя, ему, быть может, легче было бы что-нибудь придумать, тогда он не стал бы и минуты колебаться, а взял бы бумагу да поехал бы в город к дочери: так, мол, и так, ежели ты
4
Кубьяс — надсмотрщик за батраками в имении.
Но в том-то и дело, что еще неизвестно, кто будет зятем. Неизвестно, кто будет хозяином Кырбоя. А дочери обычно держат сторону своих мужей. Даже сыновья нередко пляшут под дудку жены, но большей частью только в домашних делах: ведь жену не интересует, где ты проложил межу или вырыл канаву, где ты вырубил рощу или спилил дерево. А между тем эта так называемая внешняя политика, по мнению Рейна, — самое главное, для Кырбоя она самое главное; потому-то он и жалеет, что жена родила ему дочь, а сыновей у них не было.
Хозяин Кырбоя несколько дней ходил задумчивый, казалось, он только теперь понял, как бесконечно правы люди, утверждающие: с дочерьми раньше времени поседеешь. Правда, Рейн поседел не из-за дочери, — когда ей было огорчать его, если она с малых лет жила в городе: сперва училась, а потом служила у каких-то важных господ. Однако седин у отца из-за нее все же прибавилось.
Наверное, все сложилось бы иначе, если бы Рейн до конца жизни оставался учителем. Но его брат Оскар вздумал купить Кырбоя и предложил Рейну быть здесь за хозяина; сам Оскар решил еще на несколько лет остаться в России, чтобы, управляя имением какого-то князя, заработать те тысячи, которые должно было поглотить Кырбоя с его песчаными полями, болотами и трясинами. Конечно, оставаясь учителем, Рейн никогда не смог бы дать дочери такого образования, какое он дал ей, оказавшись хозяином Кырбоя, единственным наследником своего брата.
Но сколько Рейн ни думал, от одной мысли он никак не мог отделаться: в Кырбоя нужны новые люди, он, Рейн, вдовый, одинокий человек, — плохой хозяин, у него поля зарастают сорняками, луга — кустарником. Он, пожалуй, и прежде-то не был подходящим хозяином для Кырбоя, — так думает сейчас Рейн, уносясь мыслями не только в будущее, но и в далекое прошлое.
Слишком широко он замахивался, слишком смелые строил планы, и при этом сплошь и рядом не делал самого необходимого. В мечтах Кырбоя представлялось ему какой-то чудесной, сказочной страной безграничных возможностей, и, мечтая, он забывал о камнях и болотах, которые и по сей день ждут, чтобы кто-то их взорвал и осушил. Рейну всегда было ближе и роднее не реальное Кырбоя, а то, другое, воображаемое, которое он знал по стихам, сложенным поэтами-патриотами. Он даже сам когда-то писал такие стихи и отсылал их в редакции газет, в последний раз — из Кырбоя, из этой сказочной страны безграничных возможностей, где все так прекрасно и дорого сердцу.
И если в конце концов Рейн решил безо всяких оговорок передать усадьбу дочери, если он решил предоставить ей самой выбирать будущего хозяина, то лишь потому, что знал: чужие люди смогут работать только в реальном Кырбоя, а не в столь дорогом сердцу Рейна воображаемом. Воображаемое Кырбоя по-прежнему останется его неотъемлемой собственностью, доставшейся в наследство от брата. В этом Кырбоя стоит красивый, просторный дом, обшитый досками и выкрашенный в темно-зеленый цвет; в доме есть комната для работников, комната для работниц и большая общая столовая. В этом Кырбоя стоят каменные хлевы и вместительные сараи для всевозможных орудий и утвари. Здесь через реку переброшен прекрасный высокий мост, возле моста — мельница с запрудой, на этой мельнице не только размалывают зерно, но и пилят доски, прядут шерсть и вальцуют сукна. В этом Кырбоя режут вручную или машинами торф, который сбывают на родине или даже вывозят за границу. Здесь в лесной чаще дымятся смолокурни и дегтярни — сладкий запах дыма слышишь уже за много верст, если только у тебя не притупилось обоняние.