Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— А ты не веришь в чудеса? — спросила Ирма. — А то, что мы вдвоем гуляем и говорим, разве не чудо?
— Это, может быть, и чудо, — ответил Рудольф. — А ты всерьез считаешь, что стоит нам увидеть одно чудо, как на нас тут же свалится другое чудо? Нет, милая, чудеса так часто не бывают. Беды ходят толпой, а чуда чаще всего и не увидишь. Если с нами случилось одно чудо, придется, наверное, тем и довольствоваться весь век. Есть у нас свое чудо, и теперь все пойдет своим чередом. Мы связаны настолько друг с другом, что обязательно поженимся. Но вести тебя к себе, чтобы легче было ожидать женитьбу, я все же не могу. У меня не болит живот, да и руки не под одеялом. Я стал бы тебя целовать…
— Поцелуй меня! — попросила Ирма и остановилась в темноте.
— Но если бы я стал тебя целовать, то уж не перестал бы, — сказал Рудольф, поцеловав Ирму.
— Еще, еще, милый! — молила Ирма.
— И неизбежно связал бы с тобой свою совесть, свое нравственное чувство, — закончил Рудольф
— Дай бог, чтобы второго чуда не произошло! — воскликнула Ирма.
— Дай бог, чтобы первое длилось как можно дольше, — ответил Рудольф.
XIV
Все шло так, как предсказывал Рудольф, когда он пытался объяснить своей невесте, что она рискует выйти замуж за опасного своей высокой нравственностью человека, который может испытывать муки совести: нового чуда больше не произошло, так что пришлось довольствоваться существующим, то есть любовью, которая соединила их в назначенный день, сочетав браком.
Этот брак разочаровал всех, кроме самих влюбленных, по крайней мере, на первых порах. Уже известно, что думали тетя Анна и Лонни о браке без венчания. Можно сказать еще, что Лонни с приближением дня бракосочетания становилась все нетерпимее и говорила под конец, что брак без венчания хуже, чем венчание без брака. И никто не мог сказать, что суждение ее не имеет под собой почвы. Ведь в нынешние времена все обстоит так, что венчайся или не венчайся, а все равно семейная жизнь часто летит под откос, даже у пожилых людей, не говоря уж о молодых и о людях среднего возраста. А разве много неудавшихся венчаний? Очень мало, совсем мало. Поэтому гораздо лучше устраивать венчание, чем семейную жизнь, чтобы оставалось хоть что-то, что можно вспоминать, что-то прочное. Да, будь это в руках Лонни, которая с годами становится все более злой и жестокой, она бы устроила венчание даже без супружества. Как это именно устроить, ей еще не совсем ясно, но одно твердо: без автомобиля и лавров обойтись нельзя.
И у матери Ирмы в ее бобыльской хибарке тоже упало сердце, когда она получила из города фотокарточки дочери и будущего зятя — с известием, что регистрация брака произойдет тогда-то и тогда, там-то и там. Помилуй бог! А о венчании ни слова! Что же ей, старой, искать там в городе, если не будет венчания хотя бы дома в присутствии пастора? И мать представила сквозь слезы, что бы было, если бы случилось так, что Ирма с женихом и дружками появилась в церкви здесь, где ее родной дом, вышли бы они из автомобилей, которые все в грязи, а сама она, невеста, вся в белом. Да, если бы в самом деле произошло так, мать Ирмы почувствовала бы, что есть еще бог на небе и велит он солнцу светить не только для жестоких, но и для праведников. Хотя бы в городе должны они повенчаться, раз жених такой богатый, как пишет сестра Анна; ведь богатые любят бога, и бог благословляет их. Нехорошо, что богатый человек забывает о боге и его доме, решила мать. Другое дело, если бедный, он может быть зол на бога — почему-де я так беден — и сгоряча отказаться от венчания.
И мать не поехала в город, сославшись на плохое здоровье. Ирма пошла в бюро регистрации брака без родственников и подруг, свидетели были только со стороны жениха. Тетя Анна и Лонни, когда ничего не вышло с венчанием, готовы были пойти, по крайней мере, на регистрацию, но их никто не позвал. И пришлось одной из них стирать белье, а другой заворачивать конфеты, в то время как Ирма и Рудольф бракосочетались.
Вечером того же дня Лонни сказала матери, когда зашел разговор, что она готова сосать вместо конфет свои старые галоши, если из такого брака что-то выйдет. Подумать только, как все должно было получиться и что они наговорили и наобещали своим знакомым, чуть ли не звенели ключами от церкви! Что, и теперь мать не верит, что Ирма как змея подколодная, о которой не знаешь, когда и как она может ужалить? Положилась на Рудольфа — это, мол, их личное дело, нечего вмешиваться другим. С каких это пор женитьба стала личным делом? Сожительство любовников — это да, личное дело, но отнюдь не брак. Если личное дело, зачем же тогда регистрироваться. Пошла ли Ирма регистрироваться до того, как она договорилась служить у одинокого, будто она на все согласна? Ну и теперь сошло бы без регистрации, если это личное дело, которым занимаются вдвоем. Нет, дружок, даже развод не личное дело, а тем более семейная жизнь. Семейная жизнь как конфета: когда ее делают — это публичное дело, а когда едят — личное. Разница только в том, что семейную жизнь не сосут и не глотают, а ее ведут или ею живут, пока не наступит смерть или развод, которые тоже дела публичные, потому как одно не обходится без венков и гроба, а другое без суда и адвокатов.
Друзьям и знакомым Рудольфа его брак доставил свои заботы. Не то чтобы они одобряли его не освященный в церкви брак, но и большой истории из этого не делали. Было бы, конечно, приличнее после такой жизни, какою жил Рудольф, идти в церковь очищаться и врачеваться, так что все бы увидели, как счищается старая грязь перед ликом
Главное, что не давало покою друзьям и знакомым Рудольфа, особенно женщинам, было то, что он сочетался браком с какой-то Ирмой Вайну. Что да кто она, откуда приехала? Родичей ее на регистрации не было никого — значит, не решились показать их. И что такое было в этой девушке, чтобы Рудольф выбрал именно ее? Необыкновенно красива или, как говорится, с шармом? Если бы кто-то в этом разобрался! Но не разобрался никто! Были ли у нее стройные ноги и фигура, особенная осанка или обличье? Разве что, пожалуй, обличье. Но и это само по себе, без парикмахерской, безо всякой косметики, так что она казалась немного как бы неухоженной. Да, именно это слово выбрала какая-то госпожа, у которой были две дочери, одна стройнее, чем другая, другая ухоженнее, чем первая. Но Рудольф не видел их, танцевал с ними и все же не видел. Девушки были в его руках как хворостинки. Да, странные нынче люди и дела!
Единственным объяснением поступка Рудольфа в конце концов стало то, что он долго жил одиночкой, не общался с культурными людьми, с добропорядочными женщинами, которые духовно облагораживали бы и телесно врачевали его в рамках умеренности и приличия. Теперь же его вкусы разъела ржа, культурные потребности захирели, отношения с добропорядочными женщинами и уважение к ним изменились к худшему. Теперь он действительно подходил какой-то Ирме Вайну, но никак не даме общества. Поэтому не было резону особенно сожалеть о чем-то, и все могло бы идти своим чередом, если бы не возникала необходимость общаться с этими людьми в будущем. Вот в том-то и дело, с кем только тебе не приходится встречаться в обществе! А тут еще и Рудольф со своей молодой женой, которая раньше была служанкой у него, одиночки. Только одно неизвестно, переступала ли она грань, — нет, это не знали добропорядочные старые дамы. А если и допускали, то не говорили об этом, так как боялись, что добропорядочные молодые девицы услышат это и захотят тоже переступить грань, чтобы не остаться старыми девами. Но в одном сходились и старые и молодые дамы, сходились, не проронив ни слова: Ирме Вайну надо дать понять, конечно вежливо, кто она и кто они. Когда она одна, то для них она только воздух, пустота, когда же она с Рудольфом, дело, конечно, другое. Рудольф ни в чем не виноват, он достоин лучшей судьбы. Именно так дамы говорили о судьбе Рудольфа, которому отдана молодость девушки. Но молодость не вечна, и скоро найдутся женщины помоложе, чем эта девушка, и тогда Рудольф, возможно, одолеет свою судьбу. Во всяком случае, дело не такое уж безнадежное.
Мужчины придерживались немного другого мнения об этом браке, они и об Ирме думали иначе, нежели дамы. Кое-кто находил Ирму прелестной. Есть в ней что-то, хотя неизвестно что. Спрашивали, как Рудольф нашел такую, где вынюхал, и удивлялись его хорошему нюху. Говорили, что у Ирмы необыкновенные глаза, строгие брови и густые ресницы и — что главное — все естественное! Хотя бы это что-то да стоило. А чего не хватало в профиль, то восполнялось в анфас… Ножки точеные и маленькие. Нет, нет, Рудольф еще раз доказал: что касается женщин, у него есть вкус и понимание. Непонятно только одно, почему он женился на ней, н-да, тут немного непонятно. Влюбился он в нее, что ли? Не совсем правдоподобно, но и невозможного ничего нет, ему уже порядком, годы, пожалуй, кризисные. Неужели по-иному он не смог сойтись с девушкой? Это, пожалуй, вернее всего: не сумел, не смог ждать, так оно и получилось.
Если бы Ирма слышала эти разговоры, она, пожалуй, спросила бы: а куда делся мой выпуклый лоб, который говорит об уме и сметке и вообще о духовности; это ничего не значит, что ли? Или считаете, что и выпуклый лоб относится к моим округлостям, восполняет изъяны тела? А моя чистота, духовная и телесная воздержанность и цельность, разве они ничего не стоят? Разве Рудольф стал бы болеть животом и ставить компресс из-за какой-то «сестры» или пришло бы ему в голову врать о запахе клевера, если бы у него в самом деле болел живот и если бы компресс ставила какая-то из «сестер»? Или, скажите все же, так же справилась бы со своим стыдом эта «сестра», как и я, и сказала бы она своему господину, что он должен держать себя повежливее, если он в самом деле хочет, чтобы она, «сестра», поставила ему компресс, так как никакого более подходящего средства в доме нет? Все это и еще кое-что Ирма спросила бы у мужчин, если бы она услышала их разговор. Но одно она не смогла бы спросить, хотя у нее был выпуклый лоб, который, по мнению мужчин, восполнял мелкие изъяны тела, а именно — знают ли мужчины, какою страшно глупой была Ирма, ставя компресс своему хозяину и веря в запах клевера. И в самом ли деле они считают, что ум в мире стоит больше, чем глупость?