Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Таммсааре Антон Хансен

Слова Рудольфа, которые он сказал Ирме в первом любовном чаду, как видно, исполнялись: пришли новые дни, пришла и новая любовь. И когда дней не хватало, прихватывали ночи, и напротив — когда ночи не были достаточно длинны, прихватывали дни. Бог определил для их любви свои самые долгие ночи, и когда их не хватало, бог не в силах был чем-нибудь помочь. Но он совсем не удивлялся, что его самые долгие ночи не были достаточно долгими, он знал издавна, что человек в неутолимой любви, как в гневе и вражде. Человек как песочные часы, которые не могут остановиться, пока не опустеют, и тогда, бог, возьми и поверни их другим концом, если хочешь,

чтобы песочные часы снова пошли.

Однако эти божьи песочные часы — Ирма и Рудольф — шли только своею силой, и богу оставалось лишь посылать ночи и дни, дни и ночи, и все поочередно, чтобы была и перемена, а не только любовь. Были забыты еда и питье, мир и люди, были забыты одежда и одеяния, — как бы прекрасны и красивы они ни были, человек сам и его любовь куда прекраснее и красивее.

Ирма никогда не могла себе представить, что станет для кого-то такою красивой и милой, какой она сейчас себя чувствовала. Только теперь она стала понимать, как был прав Рудольф, когда он лгал ей, обманывал ее с самого начала, и она волей-неволей пришла к решению, что, честно говоря, Рудольф вовсе и не лгал и не обманывал, а только любил, любил по-своему, пока Ирма не научила его любить по-настоящему.

Теперь же не было никакой лжи, никакого обмана, Ирма это чувствовала; ласки и нежность, самый воздух, насыщенный обожанием, окружавший ее, не оставлял места каким-либо сомнениям. Снова и снова ею любовались, ее прелестями, снова молились перед алтарем милосердной богини. Снова повторялось опьянение как бы в тайном влечении: еще немного, еще капельку — и наступит великое забвение, самое великое, имя которому — смерть. Порой в эти мгновения Ирма хотела умереть; она чувствовала, что ее любят до бесчувствия, до сумасшествия. Да и что еще может дать жизнь, если ты так любима, что спрашиваешь, можно ли вообще так любить, позволено ли? Но Рудольф не спрашивал, он лишь любил, любил так; именно потому он твердил, что это сама смерть.

— До тех пор, пока любим, пока в силах любить, — сказал он, — длится жизнь, по ту сторону любви нет уже ничего. Кончится любовь, кончится и жизнь.

— А я хотела бы умереть, когда есть еще любовь, — сказала Ирма.

— Смерть придет и без твоего желания, как и любовь. Не желай смерти, милая, раз есть еще любовь, — сказал Рудольф, как бы упрашивая ее.

— Тогда люби меня! — ответила Ирма. — Никогда не переставай любить, не то придет смерть.

Так бредили они порой, повторяя почти одни и те же слова, будто не могли уже говорить о большой любви. Слова стали такими же бессмысленными, как и дела, если бы их не объясняла, не освещала и не облагораживала любовь.

Ох, Ирма никогда не знала и не слышала, что люди, когда их любят, становятся такими бестолковыми, бесшабашными, почти страшными, полоумными и сумасшедшими. Но все же эта бестолковость и сумасшествие были хороши и красивы, как будто правы те, кто твердит, что нет ничего лучше и красивей, чем любовь.

Когда-то Ирма хотела любить с ясной головой и при здравом уме, она считала, что это подобает ее образованию и выпуклому лбу. Но теперь только она поняла, как мало она разбиралась тогда в любви. Любовь — все что хочешь, но только не рассудок и не образование.

Если хочешь любить, забудь, что ты человек, и стань зверем, даже растением. Да, стань просто тем, что цветет и пахнет и чей запах отнимает разум у тех, кто приближается к тебе, превращая и их в животных или в растения, как и ты.

Это

и есть содержание всех сказок, в которых действуют злые колдуны, превращающие принцев и принцесс в животных или в цветы, что издают печальные страждущие и жаждущие звуки. Но в жизни это колдовство — никакое не колдовство и зло — никакое не зло, а чистая, голая любовь, что ищет себе прибежища в каком-нибудь животном или цветке. Мужчины знают это, и поэтому они говорят то о запахе клевера, то о малине, то о бог весть каком еще растении, желая сказать, что, если ты не можешь стать как бы цветком на поле или побегом у ручья, тебе не попасть в царство любви.

Но под конец получалось вроде, что бог выходил победителем и в любви: дней и ночей у него оказалось больше, чем любви у людей. Собственно, Рудольф и пришел к мысли раньше всех, что человек живет не одной только любовью, но и многими другими делами. Человек хочет не только вкушать от любви, но и пить и есть, хочет видеть других людей, будто он должен показывать свою любовь и им. Человек хочет веселья и разлук, только тогда он начинает понимать, какая странная штука любовь.

И снова начались хождения в кино и на концерты, в рестораны и на вечеринки, в театр и оперу. Ирма не понимала толком, зачем куда-то ходить, зачем все видеть и слушать, если и это одна только любовь. Зачем видеть и слушать чью-то любовь, если дома у тебя самой есть любовь? Пусть ходят смотреть и слушать других те, у кого в доме нет ничего, кроме вещей и стен, еды и питья, безразличья и пресыщения, скуки и тоски.

Но одна польза Ирме от того, что она видела, как любят и тоскуют другие, как они мучаются и страдают, испытывают счастье и блаженство, — одна польза все-таки была: Ирма видела, что как бы ни была велика любовь, она может кончиться, ибо существует смерть или исчезает ответная любовь. И когда Ирма узнала это, ее собственная любовь вдруг возросла во много раз, стала трепетной и нежной до боли, и появилось постоянное чувство — пусть муж любит тебя бог весть как сильно, он никогда не сможет любить так, как хотела бы Ирма. Мужчина не в состоянии любить ее страстно, до муки и боли, чтобы всегда и везде чувствовать эту любовь телом и душой.

И если раньше ласкал Ирму и любовался ею Рудольф, чуть ли не сходя с ума, теперь то же самое порывалась делать с мужем Ирма, как будто была правда в словах двоюродной сестры Лонни, когда она сказала о любви: поимей, мол, в виду, не забудь, — когда любит мужчина, не любит женщина, а когда любит женщина, не любит мужчина.

Но нет же, нет и нет, только у Лонни такая любовь, у нее о любви совсем другое понятие, нежели у Ирмы и Рудольфа. Лонни видит в любви только потеху и развлечение, для них же с Рудольфом любовь свята, как молитва, строга, как клятва, тяжка, как большая радость, мучительна и болезненна, как предчувствие смерти.

А то, что Рудольфу нужно днем часика на два отлучиться из дому, тоже не что иное, как только любовь. Особенно сильно почувствовала Ирма, что это любовь, в тот день, когда Рудольф спросил у нее, не хочет ли она совершить с ним маленькую деловую поездку? Куда? Она сама увидит куда. Надолго ли? Далеко ли? А не все ли равно, ведь они вдвоем.

Да, конечно! Ирме было совсем неважно, куда, надолго ли, далеко ли, если она будет вдвоем с мужем. Потом они шли вдвоем, пока муж не выбрал автомобиль и не стал разговаривать с шофером, что-то объяснять ему. Наконец они сели в автомобиль — и поездка началась.