Хозяин жизни – Этанол
Шрифт:
– Ты что, не видишь, кто здесь сидит?
Вопрос, который был бы уместен из уст какого-нибудь телохранителя ворюги с размахом, меня рассмешил. Я честно ответил, что сижу там, где мне нравиться и пью с теми, кто мне приятен, но если их что-то не устраивает, то они могут перейти на другую скамейку. Алкаши были шокированы такой смелостью и на время затихли. Впрочем, судя по косым взглядам, они готовились к решительным действиям против наглеца – но тут примчался, развевая полы пальто по ветру, Ваня Горев. За ним вприпрыжку поспешала очередная девица – эта, в отличие от других, не сбежала сразу, а сидела рядом около часа,
Хотя друзья Вани алкашей не боялись – это алкаши опасливо смотрели на людей, которые при каждом удобном случае переходили на стихи и спорили до хрипа, до пены о такой эфемерной вещи, как преимущество одного поэтического стиля над другим…
Ваня был смертником. Не то чтобы над ним довлел приговор суда или кровная месть кавказского клана, нет. Просто при первом взгляде на этого человека, который был и образованным, и добрым, становилось ясно – не жилец. Его отец, известный в Москве фотограф, пристраивал непутевого сына то в одну редакцию, то в другую – но Хозяин уже крепко держал Ваню за плечи и вел к концу.
Я брал Ваню с собой на натаску собак – он не ненавидел их, как большинство бывших зеков, но все-таки недолюбливал и побаивался. Но деньги, которыми я с ним делился по работе, делали свое дело. Он мне показывал шрамы от зубов лагерной овчарки на своем предплечье – я же убеждал, что за своих клиентов ручаюсь головой, и что если собака возьмет его за незапланированное место, сразу отдам сумму, равную оплате пяти занятий.
Мы ездили под собак; Ваня честно подставлял защиту под клыки, старательно орал и изображал агрессию, замечательно, правдоподобно у него выходил побег после агрессии – и мгновенно пропивал весь свой заработок. Начиналось все с пива – первые две бутылки он опрокидывал в один присест, не отрываясь от горлышка. Потом мы ехали, как правило, на Пушкинскую и там среди алкашей с квартирами, продолжали.
На площадь приходила каждое лето Вера – женщина лет шестидесяти. Собирала деньги по скамейкам, пила паленую водку, которой торговали из-под полы в крайней палатке работающие там студенты Литинститута, спала на скамейках. Обычно, вроде бы, дело – сколько таких затухающих свечными огарками судеб еле теплиться в великом городе?
Но Вера не была бомжихой. Раз в неделю ее находили дети, забирали домой, мыли и вытравливали вшей, кормили и стирали очередные обноски. Запирали Веру в квартире, но при каждом удобном случае она сбегала и оказывалась на Пушкинской площади.
Не обходили мы своим вниманием и наш альма-матер, Литературный институт. Хотя, если отбросить скромность… бывало время, когда я просто приезжал туда, садился в курилке с бутылкой водки и всегда находил себе компанию. Мальчики и девочки с дневного отделения сначала смотрели на меня недоуменно, потом привыкли, потом стали пить вместе со мной. А потом я услышал такую поговорку – ты не пил с Уткиным? Значит в Литинституте ты не учился.
(Сравнительно недавно, побывав в этом легендарном заведении, услышал спор двух студенток. Одна говорил – «Кто сутками не пил, тот в Лите не учился» Вторая утверждала, что далеко не все пьют горькую, и речь идет о каких-то утках, проститутках, видимо, и указывает на студенческое распутство. Встревать я не стал.)
Один раз мы с Ваней сели в пустой аудитории, открыли бутылку водки, разложили закуску и приступили… мы не очень осторожничали – был вторник, день семинаров, сумерки и тишина. Мы не спеша глотали водочку и разговаривали о Франсуа Вийоне, когда вдруг вспыхнул свет и в дверях мы увидели седые усы Есина, нашего ректора. Стаканы застыли на полпути ко рту, мы судорожно стали придумывать оправдания…
– А, вы к семинару готовитесь? Ну, не буду мешать.
И Есин аккуратно прикрыл за собой дверь.
Потом закончилась сессия, мы благополучно перешли на следующий курс, у меня неожиданно прибавилось работы – и с Ваней наши пути на время разошлись. Он иногда позванивал, предлагал выпить, у меня то не было времени, то возможности, то желания. Гнет Хозяина к тому моменту уже становился невыносимым…
На Пушкинскую площадь я смог выбраться только через несколько месяцев – к тому же Ваня обещал мне знакомство с человеком, всю свою сознательную жизнь проведшего в тюрьме. Он тебе столько сюжетов для твоих детективов даст – кричал Ваня в трубку.
На площади я сразу наткнулся на друзей – студентов. Напротив, на скамейке алкашей с квартирами было движение, но Ваню я не заметил и не стал подходить – променял, можно сказать, отсутствующего друга на присутствующих девочек. Пиво и водка лились рекой, от одной компании Хозяин перебрасывал меня к другой, уже кто-то сидел у меня на коленях и про Ваню я, честно говоря, в тот момент забыл.
Он, как выяснилось чуть позже, про меня тоже не вспомнил. Он появился из кучи опухших личностей, неуверенно ставя раскоряченные ноги, весь какой-то согнутый и высохший, с жиденькими слипшимися волосами и мутным, но счастливым взглядом. Рядом покачивался человек невысокого роста. Что-то в этом мужчине было такое, что людской поток его, стройного, как подростка, даже изможденного, обтекал сторонами, оставляя заметное свободное пространство.
Это и был тот самый сиделец. Они направлялись в Макдоналдс – ну какой идиот придумал построить рестораны вокруг самой популярной в Москве сети бесплатных туалетов? Моя девочка под взглядом Ваниного друга испарилась, как вода на красном железе и я, расстроенный, идти с ними в очаг культуры отказался.
Хотя через несколько минут передумал – попавшее в организм пиво первым делом, как известно, ищет выход. Я подошел вовремя. Охранник не пускал Ваню с другом в приличное заведение, не замечая, что рука друга нырнула в карман.
Я спросил, в чем дело, и почему писателей, желающих испортить себе желудок, не пускают в дешевую забегаловку? Охранник только спросил – они с вами? – и дал дорогу.
Друг Вани оказался интересным человеком. Рассказать он ничего не смог – сначала просто стеснялся настоящего писателя, потом, когда понял, что я такой же обычный алкаш, как и они, говорить уже не мог. Не было сил… оказалось, что у него от желудочно – кишечного тракта осталось совсем немного. Часть печени, кусочек селезенки, четверть одной из стенок желудка… в больнице, куда он попал сразу после освобождения, удивлялись, как он до сих пор жив. И пророчили скорую смерть… врачи оказались хорошими пророками – молодой парень после нашей встречи прожил меньше недели.