Храбрые славны вовеки!

Пушкин Александр Сергеевич

Михаил Васильевич Ломоносов

(1711–1765)

Ода блаженныя памяти государыне Императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина 1739 года*

Восторг внезапный ум пленил, Ведет на верьх горы высокой, Где ветр в лесах шуметь забыл; В долине тишина глубокой. Внимая нечто, ключ молчит, Которой завсегда журчит И с шумом вниз с холмов стремится. Лавровы вьются там венцы, Там слух спешит во все концы; Далече дым в полях курится. Не Пинд ли под ногами зрю? Я слышу чистых сестр музыку! Пермесским жаром я горю, Теку поспешно к оных лику. Врачебной дали мне воды: Испей и все забудь труды; Умой росой Кастальской очи, Чрез степь и горы взор простри И дух свой к тем странам впери, Где всходит день по темной ночи. Корабль как ярых волн среди, Которые хотят покрыти, Бежит, срывая с них верьхи, Претит с пути себя склонити; Седая пена вкруг шумит, В пучине след его горит, К российской силе так стремятся, Кругом объехав, тьмы татар; Скрывает небо конский пар! Что ж в том?

стремглав без душ валятся. Крепит Отечества любовь Сынов российских дух и руку; Желает всяк пролить всю кровь, От грозного бодрится звуку. Как сильный лев стада волков, Что кажут острых яд зубов, Очей горящих гонит страхом, От реву лес и брег дрожит, И хвост песок и пыль мутит, Разит, извившись сильным махом… О как красуются места, Что иго лютое сбросили И что на турках тягота, Которую от них носили; И варварские руки те, Что их держали в тесноте, В полон уже несут оковы; Что ноги узами звучат, Которы для отгнанья стад Чужи поля топтать готовы… Козацких поль, заднестрской тать Разбит, прогнан, как прах развеян, Не смеет больше уж топтать, С пшеницой где покой насеян. Безбедно едет в путь купец, И видит край волнам пловец, Нигде не знал, плывя, препятства. Красуется велик и мал; Жить хочет век, кто в гроб желал; Влекут к тому торжеств изрядства. Пастух стада гоняет в луг И лесом без боязни ходит; Пришед, овец пасет, где друг С ним песню новую заводит. Солдатску храбрость хвалит в ней, И жизни часть блажит своей, И вечно тишины желает…

Александр Петрович Сумароков

(1717–1777)

Прости, моя любезная, мой свет, прости…

Прости, моя любезная, мой свет, прости, Мне сказано назавтрее в поход ийти; Неведомо мне то, увижусь ли с тобой, Ин ты хотя в последний раз побудь со мной. Покинь тоску, — иль смертный рок меня унес? Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слёз. Имей на мысли то к отраде ты себе, Что я оттоль с победою приду к тебе. Когда умру, умру я там с ружьем в руках, Разя и защищаяся, не знав, что страх; Услышишь ты, что я не робок в поле был, Дрался с такой горячностью, с какой любил. Вот трубка, пусть достанется тебе она! Вот мой стакан, наполненный еще вина; Для всех своих красот ты выпей из него И будь по мне наследницей лишь ты его. А если алебарду заслужу я там, С какой явлюся радостью к твоим глазам! В подарок принесу я шиты башмаки, Манжеты, опахало, щегольски чулки.

Гаврила Романович Державин

(1743–1816)

На взятие Измаила*

Везувий пламя изрыгает, Столп огненный во тьме стоит, Багрово зарево зияет, Дым черный клубом вверх летит; Краснеет понт, ревет гром ярый, Ударам вслед звучат удары; Дрожит земля, дождь искр течет; Клокочут реки рдяной лавы, — О росс! Таков твой образ славы, Что зрел под Измаилом свет!..

Как воды, с гор весной в долину Низвержась, пенятся, ревут, Волнами, льдом трясут плотину, — К твердыням россы так текут. Ничто им путь не воспрещает; Смертей ли бледных полк встречает, Иль ад скрежещет зевом к ним, — Идут, — как в тучах скрыты громы, Как двигнуты безмолвны холмы; Под ними стон, за ними — дым. Идут в молчании глубоком, Во мрачной, страшной тишине, Собой пренебрегают, роком; Зарница только в вышине По их оружию играет; И только их душа сияет, Когда на бой, на смерть идет. Уж блещут молнии крылами, Уж осыпаются громами — Они молчат — идут вперед… О! что за зрелище предстало! О пагубный, о страшный час! Злодейство что ни вымышляло, Поверглось, россы, всё на вас! Зрю камни, ядра, вар и бревны, — Но чем герои устрашенны? Чем может отражен быть росс? Тот лезет по бревну на стену, А тот летит с стены в геенну, — Всяк Курций, Деций, Буароз!.. А слава тех не умирает, Кто за Отечество умрет; Она так в вечности сияет, Как в море ночью лунный свет. Времен в глубоком отдаленье Потомство тех увидит тени, Которых мужествен был дух. С гробов их в души огнь польется, Когда по рощам разнесется Бессмертной лирой дел их звук.

Иван Иванович Дмитриев

(1760–1837)

Освобождение Москвы*

Примите, древние дубравы, Под тень свою питомца муз! Не шумны петь хочу забавы, Не сладости цитерских уз; Но да воззрю с полей широких На красну, гордую Москву, Седящу на холмах высоких, И спящи веки воззову! В каком ты блеске ныне зрима, Княжений знаменитых мать! Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать? Венец твой перлами украшен; Алмазный скиптр в твоих руках; Верхи твоих огромных башен Сияют в злате, как в лучах; От Норда, Юга и Востока — Отвсюду быстротой потока К тебе сокровища текут; Сыны твои, любимцы славы, Красивы, храбры, величавы, А девы — розами цветут! Но некогда и ты стенала Под бременем различных зол… Сармат простер к тебе длань друга И остро копие вознес! Вознес — и храмы воспылали, На девах цепи зазвучали, И кровь их братьев потекла! «Я гибну, гибну! — ты рекла, Вращая устрашенно око. — Спасай меня, о гений мой!» Увы! молчанье вкруг глубоко, И меч, висящий над главой! Где ты, славянов храбрых сила! Проснись, восстань, Российска мочь! Москва в плену, Москва уныла, Как мрачная осення ночь, — Восстала! всё восколебалось! И князь, и ратай, стар и млад — Всё в крепку броню ополчалось! Перуном возблистал булат! Но кто из тысяч видим мною, В сединах бодр и сановит? Он должен быть вождем, главою: Пожарский то, России щит! Восторг, восторг я ощущаю! Пылаю духом и лечу! Где лира? Смело начинаю! Я подвиг предка петь хочу! Уже гремят в полях кольчуги; Далече пыль встает столбом; Идут России верны слуги; Несет их вождь, Пожарский, гром! От кликов рати воют рощи, Дремавши в мертвой тишине; Светило дня и звезды нощи Героя видят на коне; Летит — и взором луч отрады В сердца унывшие лиет; Летит, как вихрь, и движет грады И веси за собою вслед! «Откуда шум?» — приникши ухом, Рек воин, в думу погружен. Взглянул — и, бледен, с робким духом Бросается с кремлевских стен. «К щитам! К щитам! — зовет сармата. — Погибель нам минуты трата! Я видел войско супостат: Как змий, хребет свой изгибает, Главой уже коснулось врат; Хвостом всё поле покрывает». Вдруг стогны ратными сперлись — Мятутся, строятся, делятся, У врат, бойниц, вкруг стен толпятся; Другие вихрем понеслись Славянам и громам навстречу. И се — зрю зарево кругом, В дыму и в пламе страшну сечу! Со звоном сшибся щит с щитом — И разом сильного не стало! Ядро во мраке зажужжало, И целый ряд бесстрашных пал! Там вождь добычею Эреве; Здесь бурный конь, с копьем во чреве, Вскочивши на дыбы, заржал И навзничь грянулся на землю, Покрывши всадника собой; Отвсюду треск и громы внемлю, Глушащи скрежет, стон и вой… Трикраты день воссиявал, Трикраты ночь его сменяла; Но бой еще не преставал И смерть руки не утомляла… Сторукий исполин трясется — Падет — издох! И вопль несется: «Ура! Пожарский победил!» И в граде отдалось стократно: «Ура! Москву Пожарский спас!»

О, утро памятно, приятно! О, вечно незабвенный час! Кто даст мне кисть животворящу, Да радость напишу, горящу У всех на лицах и в сердцах? Да яркой изражу чертою Народ, воскресший на стенах, На кровах, и с высот к герою Венки летящи на главу… А ты, герой, пребудешь ввеки Их честью, славой, образцом! Где горы небо прут челом, Там шумныя помчатся реки; Из блат дремучий выйдет лес; В степях возникнут вертограды; Родятся и исчезнут грады; Натура новых тьму чудес Откроет взору изумленну; Осветит новый луч вселенну — И воин, от твоей крови, Тебя воспомнит, возгордится И паче, паче утвердится В прямой к Отечеству любви!

Николай Михайлович Карамзин

(1766–1826)

К отечеству

Цвети, Отечество святое, Сынам любезное, драгое! Мы все боготворим тебя И в жертву принести себя Для пользы твоея готовы. Ах! смерть ничто, когда оковы И стыд грозят твоим сынам! Так древле Кодры умирали, Так Леониды погибали В пример героям и друзьям. Союз родства и узы крови Не так священны для сердец, Как свят закон твоей любови. Оставит милых чад отец, И сын родителя забудет, Спеша Отечеству служить; Умрет он, но потомство будет Героя полубогом чтить!

Иван Андреевич Крылов

(1769–1844)

Волк на псарне

Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор. Почуя серого так близко забияку, Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку; Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» — И вмиг ворота на запор; В минуту псарня стала адом. — Бегут: иной с дубьем, Иной с ружьем. «Огня! — кричат, — огня!» Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом, Зубами щелкая и ощетиня шерсть, Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; Но, видя то, что тут не перед стадом И что приходит, наконец, Ему расчесться за овец, — Пустился мой хитрец В переговоры И начал так: «Друзья, к чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры: Забудем прошлое, уставим общий лад! А я не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад И волчьей клятвой утверждаю, Что я…» — «Послушай-ка, сосед, — Тут ловчий перервал в ответ, — Ты сер, а я, приятель, сед, И Волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Ворона и курица

Когда Смоленский князь, Противу дерзости искусством воружась, Вандалам новым сеть поставил И на погибель им Москву оставил, Тогда все жители, и малый, и большой, Часа не тратя, собралися И вон из стен московских поднялися, Как из улья пчелиный рой. Ворона с кровли тут на эту всю тревогу Спокойно, чистя нос, глядит. «А ты что ж, кумушка, в дорогу? — Ей с возу Курица кричит. — Ведь говорят, что у порогу Наш супостат». — «Мне что до этого за дело? — Вещунья ей в ответ. — Я здесь останусь смело. Вот ваши сестры — как хотят; А ведь ворон ни жарят, ни варят: Так мне с гостьми не мудрено ужиться, А может быть, еще удастся поживиться Сырком, иль косточкой, иль чем-нибудь. Прощай, хохлаточка, счастливый путь!» Ворона подлинно осталась; Но, вместо всех поживок ей, Как голодом морить Смоленский стал гостей — Она сама к ним в суп попалась. — Так часто человек в расчетах слеп и глуп. За счастьем, кажется, ты по пятам несешься: А как на деле с ним сочтешься — Попался, как ворона, в суп!

Раздел

Имея общий дом и общую контору, Какие-то честные торгаши Наторговали денег гору; Окончили торги и делят барыши. Но в дележе когда без спору? Заводят шум они за деньги, за товар, — Как вдруг кричат, что в доме их пожар. «Скорей, скорей спасайте Товары вы и дом!» Кричит один из них: «Ступайте, А счеты после мы сведем!» — «Мне только тысячу мою сперва додайте, — Шумит другой, — Я с места не сойду долой!» — «Мне две не додано, а вот тут счеты ясны!» — Еще один кричит. «Нет, нет, мы не согласны! Да как, за что и почему!» Забывши, что пожар в дому, Проказники тут до того шумели, Что захватило их в дыму И все они со всем добром своим сгорели. — В делах, которые гораздо поважней, Нередко от того погибель всем бывает, Что чем бы общую беду встречать дружней, Всяк споры затевает О выгоде своей.