Хранить вечно
Шрифт:
— Простите. Николай Николаевич! Ваше обращение несколько устарело… Я больше не барон, я магистр математики, преподаватель учительского института.
Ставцев поморщился:
— Вы выразились в том духе, что я ваш… Я скорей ничей! Но коли вы так выразились, должен ли я понять, что вы в одном стане с большевиками?
— Николай Николаевич! Я всегда был с реальными людьми. Я строил железные дороги, конные заводы, фарфоровые и стеклянные фабрики.
— Где эти дороги, замки, заводы?
— Железные дороги, — спокойно отвечал Дервиз, — революция объявила народной собственностью. Я просил Председателя Совета Народных Комиссаров Ульянова-Ленина прислать комиссию и принять у меня по описи заводы, фабрики и замки.
— Жест, конечно, широкий, — язвительно откликнулся Ставцев. — Но я полагаю, что вы поторопились… У вас это и бел просьбы все отобрали бы товарищи большевики, все отобрали бы!
— Я просил также у Ленина разрешения перевести все мои банковские вклады в Швейцарии и во Франции на счет большевистского правительства… Я рассказываю ото вам не в доказательство своего благородства и широты, как вы изволили выразиться… Вы не с нами? Это дело совести, Николай Николаевич!
— Куда уж мне! Есть и молодые, у кого здоровье покрепче. На большее, чем отсидеться в Саратове, где мои жена и дочь, я не рассчитываю. А там видно будет!
Дервиз укоризненно вздохнул:
— Прошлого своего боитесь? Не стоит! Я имею основания для большего беспокойства за прошлое. Капиталист, один из самых богатых людей России… Никто меня еще не попрекнул моим прошлым.
— Я будущего боюсь! — пояснил Ставцев. — Я участник похода Корнилова… Подполковники шли в рядовые. Большевиков засекали шомполами и вешали на придорожных деревьях. Под Екатеринославом взяли в плен поручика Серебряной роты Семеновского полка. У большевиков он командовал ротой. Я видел, как его казнили… Согнули две березки, привязали его за ноги к макушкам. Березки выпрямились, но не разорвали. Под ним развели костер и варили походную похлебку. Он дышал дымом, но молчал, а когда подбросили валежника в костер и волосы у него занялись огнем, он дико закричал! Так и горел, медленно.
Об этаком Курбатов слышал впервые. Оберегали его в Петрограде от таких разговоров. Дервиз горько усмехнулся:
— Картинка страшная, Николай Николаевич! Сочувствую вам, что довелось все это видеть своими глазами… Ну, а мужика куда вы в своем страхе дели? А?
Ставцев не сдавался.
— Вы же не будете отрицать шансов тех, кто сейчас рвется к Москве с юга, с севера, с востока, кто подошел к Петрограду… Мы можем с вамп тут до бесконечности разговаривать о мужицком возмущении, но там орудия, там снаряды, там воинский порядок. Вот поэтому я и страшусь будущего, оно сжимает, как железной колодкой, горло Москвы…
— И не сожмет! — сказал Дервиз. — Разожмется! Вы никак не хотите понять, Николай Николаевич, что идут все эти полки и с севера, и с юга, и с запада без знамени. Это только агония мести и досады… Монархия в России рухнула, вера в божественность царской власти развеяла, монарх невозвратим. На кого же думают опереться все эти генералы?
— Однако и вы, барон, не чурались земельных владений. А замок ваш отсюда из окошка виден. Стоят красные башенки, готика в сердце России. Не щемит ли сердце?
— Нет, не щемит! Мы присутствуем при интереснейшем эксперименте. Идеи социального равенства и социального переустройства давно сотрясали Европу, а в России прорвалось… И поверьте, Николай Николаевич, не будет движения более популярного. И конечно, такая ломка не может идти без сопротивления, но сопротивления обреченного. В России это получилось легче. Помещики помогли. Не хотели добром отдать землю. Теперь нет уже силы, чтобы у русского крестьянина отнять землю. Умные люди это давно видели. Понимал это и ваш приятель или знакомый, которого вы приезжали мне представить… Кольберг. Где он, кстати, сейчас?
Что-то невероятное происходило на глазах у Курбатова. Барон фон Дервиз. Крупнейший финансист и миллионщик. Когда подходили к Кирицам, Ставцев указал Курбатову на замок, обнесенный кирпичной стеной с въездными воротами, как у дворцов, с плотиной и озерами. Зубчатые башни, островерхие и круглые, с бойницами… И он за большевиков. А Ставцев? Кем был Ставцев в том старом мире?
Дервиз спокоен и ровен, а Ставцев кипит, даже и не очень удается ему это скрыть. А надо бы! Вохрин уже с тревогой поглядывает.
Но все это было отвлеченным спором, и вдруг — Кольберг. Опять всплыла эта зловещая фигура.
Ставцев помедлил, как бы пытаясь что-то вспомнить.
— Трудно представить, где может быть Кольберг. Если не убит, то, скорее всего, в эмиграции. Между прочим, он занятный человек.
— Очень! — быстро согласился Дервиз, но в его голосе легко улавливалась ирония. — Очень занятный! Вы знаете, зачем он приезжал ко мне? Или он вас не удосужился посвятить в свои планы?
— Отчасти… он говорил, что его очень интересуют обрусевшие немцы.
— И только?
— Он работал в жандармском корпусе. У нас было не принято интересоваться его служебными делами.
Дервиз нахмурился.
— По-моему, он все вам объяснил. Он предлагал союз землячества. Он говорил мне, что очень скоро в России загорится зарево крестьянской войны. Все рухнет. Он считал, что немцам в России надо объединиться на случай смуты. Открывал мне заманчивые перспективы вложения немецких капиталов в русскую промышленность и установление через подставных лиц такой власти в стране, которая была бы послушна немецкому влиянию. Я счел это предложение противоестественным и неосуществимым. Поэтому я не оставил его ночевать в замке…
Вохрин зло рассмеялся:
— Наверное, ему нужны были бы и ваши услуги?
— Наверное… — согласился Дервиз.
— Война нам показала силу немецкого землячества. Это имеет и несколько иное название… — добавил Вохрин.
Ставцев поморщился:
— Шпионаж?.. Это голословно!
— Нисколько! — воскликнул Дервиз. — Влияние немецкой партии на русское правительство лишило бы Россию национальной самостоятельности.
Ставцев что-то еще пытался сказать, по умолк на полуслове. Он воспользовался тем, что Вохрин разлил по рюмкам водку, выпил и уже смиренно закончил спор: