Хранить вечно
Шрифт:
— А почему же ему дали бежать?
— Он отбился гранатами! Я же не знал, кто в меня стрелял в ту, первую минуту. Я кинулся за ним, не зная, что это Шевров, меня отбросило взрывной волной. Так же и других. Вот и убежал! На него шли облавы. Никто ему не давал бежать!
— Два таких удачных побега, Владислав Павлович? И вы и Шевров?
— В Москве голод. В редком районе горит свет, ночью орудуют банды. Притоны. Там растерянность, на Дзержинском лица нет. Он не спит, но сделать они ничего не могут! Это же не Петропавловская крепость!
— К кому был приставлен Проворов, с кем он был связан?
— Мне никогда не нравился этот солдатик… Он сам
— Вы хотите сказать, что вам дали бежать, чтобы приставить к вам Проворова?
— Все может быть, Густав Оскарович! Все может быть, если вы не верите, что побег наш не случайность. Удар автомобиля, упал конвоир, Нагорцев и я схватили винтовки. Мы стреляли в упор. Нагорцев пристрелил одного охранника и шофера.
Все рушилось, все построения распадались. Кольберг никак не мог примириться с этим. И он решился на отчаянный шаг. Он вдруг вспылил. Это на будущее, чтобы потом объясниться перед Курбатовым. У него задрожали щеки, мертвое лицо ожило.
— Я не верю, что Дзержинский и его люди могли так промахнуться. Кто-то сюда заслан. И он мне нужен, этот засланный. Если это офицер, он может спокойно признаться. Мы с ними сыграем в отличную игру. Я не жажду крови, я ищу человека… И этому человеку откроется головокружительная карьера в разведке. Мне надо знать, кого они завербовали? Вас, Ставцева, Нагорцева, Протасова? Кого? Мне нужен этот человек, он будет делать вид, что работает на них, но будет работать за честь России. Неужели не ясно, почему я столько времени копаюсь в этой истории? Вы боитесь, Курбатов? Вы купили себе жизнь согласием работать на них? Какая на них работа? Что вас с ними может связывать? А здесь! Здесь перед вами такая судьба! Я больше вам скажу. Я скажу то же, что говорил моему другу Ставцеву. Мы проиграли большевикам. Россия проснулась, и ничто ее не уложит в прежнюю спячку. А для нас это агония. Большевики победили, а я сегодня, сейчас готовлю реванш. Не на сегодняшний день реванш, сегодня они на подъеме, ж нет силы, которая могла бы их обуздать. Через десяток лет мы вернемся сюда, но для этого надо работать. И человек, которого они купили ценой его жизни, а не совести, может работать со мной. И не здесь, не на фронте, а в Европе, где мы копим силы для реванша. Вам ясно? Чего же вы боитесь? Почему вы не хотите признать, что минутная слабость побудила вас принять их предложение? А?
Курбатов пожал плечами.
— Я ничего не боюсь! Но как я могу признать то, чего не было!
— А-а! — закричал Кольберг и ударил кулаком по столу. И вдруг щелкнул пальцами в воздухе.
Курбатов почувствовал, как схватили его сзади за руки. Острая боль мгновенно пронизала все тело. Его опрокинули — рывок, и он уткнулся лицом в ковер. На крестец наплыла тяжесть, руки потянули назад и вверх. Медленно потянули. Боль нарастала. Курбатову казалось, что он почувствовал скрип в позвоночнике. Еще секунда, и конец! Но он стиснул зубы. Он так ненавидел Кольберга, ненавидел свое бессилие, что даже не вскрикнул. Все исчезло во мраке.
…Он очнулся днем в номере у себя на кровати. Он в первое мгновение не поверил, что он в гостинице, а не в контрразведке.
Пошевелился. Спина болела, но боль была терпимой. Значит, Кольберг остановил казнь. Кружилась голова. На столике стояла бутылка коньяку, недопитая ночью у Кольберга, в тарелках закуска. Лимон
Курбатов встал. Позвоночник ныл. Растянули, видимо, жилы. И отпустили… Надолго ли? И что теперь делать?
Курбатов встал, налил коньяку, выпил единым махом, закусил куском рыбы, разделся и лег. Заснуть, чтобы на какой-то срок ни о чем не думать и быть готовым к ночной встрече. Курбатов не верил, что Кольберг отступился после всего, что было им проделано.
Сон долго не шел. И коньяк, и усталость с дороги, и напряжение у Кольберга на допросе сказались.
Он проснулся от головной боли и ощущения, что в комнате кто-то есть и пристально смотрит на него.
Было уже темно. Светлели проемы окон. Курбатов пригляделся. У кровати стоял стул, на стуле сидел человек, вырисовывалась его фигура на светлых пятнах окон. Недвижимо сидел, почти не дыша.
Курбатов привстал, но тут же ему на руку легла чужая рука.
— Не тревожьтесь! — раздался тихий и вкрадчивый голос Кольберга. — Это я… Я пришел попросить извинения! Не сдержался! Но и вы можете понять мое состояние! Я думаю о будущем нашего дела, а не о настоящем. И я верил в вас, всегда верил, и вдруг! Такая оплошность! Вы страдаете? Пригласить доктора?
— Нет… Обошлось!
— Я рад! Оставим все вопросы. Проворов вам помог…
— Мне? Чем он мне помог?
— Вовремя бежал! Все подозрения сходятся на него. Неужели вы всерьез могли подумать, что я поверил признанию Шеврова?
— Не знаю! Я им не поверил!
Кольберг рассмеялся.
— Чехов, кажется, говорил, что если зайца бить по голове, то он спички научится зажигать. Я не хочу от вас вынужденных признаний. Сегодня мы будем считать, что ваш побег организован ради побега Ставцева. И побег Ставцева организован, чтобы подвести к нему Проворова. А Проворова, сибиряка, забросили к нам для военной разведки перед весенним наступлением. На этих выводах я заканчиваю следствие. Вас это устраивает, Владислав Павлович?
— Вы ведете следствие, вас это должно устраивать или не устраивать.
— Вы еще сердитесь… Не надо сердиться. Я принес вам роскошный подарок. Вы потомок Радзивиллов! Что вам делать здесь, в Сибири? Здесь скоро заговорят орудия. Сначала наше наступление будет разворачиваться удачно, но отсутствие целей наступления, растянутые коммуникации приведут к плачевным результатам. Мы вынуждены будем уйти отсюда. Все, чем мы располагаем для реванша, сосредоточится в Польше. Не знаю, этим ли летом выступит Польша или год спустя. Выступит! Я помню ваши душевные устремления! Вот и случай пересесть на белого коня победителя! Я вас и Ставцева отправлю в Польшу! Это мое извинение за невольную грубость! Завтра вы можете собираться в отъезд. Кружным путем, но надежным! На Владивосток, через океан — в Америку. Оттуда в Европу. Мы с вами встретимся в Варшаве.
Кольберг пожал руку Курбатову, встал и почти неслышно вышел.
Раздумывай не раздумывай, а деваться было некуда. Бежать? Безумие. Ни минуты Курбатов не верил, что Кольберг снял свои подозрения. Как бежать? Наверняка за ним слежка, он в кольце.
На сборы ушло два дня. К поезду им был подан автомобиль Кольберга. На вокзальной площади — внезапная встреча. На площади стояли виселицы. Здесь контрразведка Колчака приводила в исполнение приговоры. Курбатов и Ставцев вышли из автомобиля неподалеку от крайней виселицы. Раскачиваясь на ветру, постукивал оледеневший труп Шеврова.