Хранитель

Рожков Михаил Иосифович

– Верно мыслите, недаром что журналист.

– Я не знаю, где тут у Филипповича стаканы, поэтому давай по-простому, – произнёс Хохлов и сделал большой глоток из горла. – На, держи, – сказал он, протягивая бутыль Ручкину.

– Надо же, какой цвет интересный, – проговорил Пётр Алексеевич, разглядывая бутылку. – Не просто красный, а прям как земля у вас, вот точь-в-точь.

– Надо же, а я и не замечал. Дай бутылку, рассмотрю получше.

– А вот и мы! – раздалось в дверях. Это был Семёнов в обнимку с Коноваловым. У мэра правая нога была в гипсе, но сам он был весёлый и довольный.

– Ты, Захар, теперь как Джон Сильвер, – произнес врач.

– А кто это? – спросил Хохлов.

– Пират такой был, – ответил Ручкин.

– Так у него же вроде одна нога была, – возмутился Семёнов. – А вторая деревянная.

– Ну, хочешь, и тебе ногу отрежем, – произнёс Коновалов и захохотал.

– Да ну тебя, – обиделся мэр. – О, а дайте-ка мне для анестезии, – сказал он, заметив вино в руках журналиста.

Возвращался Пётр Алексеевич снова затемно. Ему в этот раз удалось не напиться. Хотя вино, правду говоря, оказалось очень и очень вкусным. Такого он не пробовал даже в самых дорогих ресторанах. А в них он знал толк, так как любил посещать дорогие заведения и пробовать эксклюзивные дорогие напитки. Войдя в дом и включив свет, он увидел на столе записку.

В ней было написано: «Неплохо. А теперь поразмысли над тем, что увидел».

День восьмой

Церковь

А поутру пошёл снег. Первый снег. Он ложился тонкими, мелкими, белыми хлопьями на красную землю, постепенно укрывая её. Всё вокруг покрывалось тонким белым покрывалом. Потихоньку белели крыши домов, заборов, деревьев. Из серого унылого села, с красной, режущей глаз землёй, постепенно вырисовывалась нарядная зимняя картинка, точь-в-точь как на открытке какой-нибудь новогодней тематики. Пётр Алексеевич задумчиво смотрел в окошко, любуясь на падающий снег и попивая медленными глотками горячий чай. Чай был противный. Ручкин решил, что надо бы сходить в магазин, прикупить продуктов, да и шапку не мешало бы приобрести, снег всё-таки, холодает.

Не спеша собравшись и выйдя на улицу, журналист сделал глубокий вдох, задержал немного в лёгких морозный воздух и с шумом выдохнул. Он шёл по дороге, а под ногами нежно хрустел первый снег. Неподалеку пробежали ребятишки, которые кидались друг в друга снежками. Под ногами прошмыгнул большой рыжий кот, оставляя на снегу следы маленьких лапок. Он недовольно взглянул на Ручкина, фыркнул и посеменил дальше. Кот был явно недоволен переменами погоды. В атмосфере чувствовалось приближение пусть ещё не близкого, но неизбежного Нового года. Идиллия. С этими мыслями Пётр Алексеевич незаметно добрёл до магазина.

– Ну, здравствуй, Петя, – произнесла продавец, увидев вошедшего журналиста.

– Здравствуйте, Зинаида.

– Что же вы так со свадьбы-то быстро ретировались?

– Да дела появились, нужно было срочно спасать мир.

– А вы за покупками зашли или по мне соскучились?

– Два в одном. Зашёл за покупками, скучая по вас.

– Ну хорошо, что вам нужно? – спросила Зинаида, чуть покраснев и мило улыбнувшись.

– Продуктов каких-нибудь, на ваш вкус, пару ручек и шапку бы. Похолодало нынче.

– Продуктов я вам сейчас соберу, – произнесла Зина, – а шапочку померьте вот эту. Последний писк моды.

С этими словами она принялась собирать пакет с едой, а Ручкин начал мерить шапку.

Шапка была ужасная, чёрная и, казалось, безразмерная. Зато, с другой стороны, тёплая. Журналист посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся.

– Действительно писк, – произнёс он. – Краснобогатырский писк.

– А вам очень идёт, – сказала Зина.

– Спасибо. Сколько с меня?

– Тысяча рублей.

Ручкин молча отсчитал деньги.

– Между прочим, вечером я совершенно одна, – произнесла продавец вслед уходящему журналисту. – Мой дом легко узнать, он по левую сторону поселка, а во дворе горит красный фонарь.

– Спасибо, учту, – произнёс журналист и вышел на улицу.

Всё-таки было в Зинке что-то красивое и манящее. Быть может, доступность?

Пётр Алексеевич посмотрел на падающий снег и заметил знакомый силуэт. Фрол! Да, это, несомненно, был он, и он стремительно приближался. Решив, что лучшая защита – это нападение, журналист быстро зашагал навстречу.

– Привет, Фрол! – произнёс Ручкин, поравнявшись со здоровяком. – Что-то рано ты откинулся? Как там жизнь тюремная? Шансон петь ещё не тянет?

– Чего? – удивлённо произнёс дворник.

– Того! Драться будем? Но учти, я смотрел все видеокурсы шаолиньских монахов.

– Не буду я с тобой драться, – с досадой вздохнул Фрол. – Мне Захар Аркадьевич запретил. Виноват я перед ним. Так что ступай своей дорогой и свечку в церкви поставь, что так всё обошлось.

– Ну, бывай тогда, – сказал Ручкин, хлопнув детину по плечу, и зашагал прочь в сторону дома.

Его планы на сегодня резко поменялись. Вначале он хотел зайти к Самуилу Степановичу, дабы проверить одно своё предположение, но упоминание Фрола о церкви заставило пересмотреть это решение. Визит к учителю можно и отложить, а вот в церковь следует заглянуть. Информацию нужно собирать по крупицам и не тропить события. В Ручкине наконец проснулся азарт журналиста, дремавший целую неделю. Картина потихоньку начала складываться в пазл.

Зайдя домой, журналист бросил продукты на стол, вырвал из блокнота страницу и дешёвой ручкой, купленной у Зины, написал: «Кто ты и зачем помогаешь?» Если его теория верна, то неизвестный обязательно ответит. Удовлетворившись этим, он покинул дом и направился к церкви.

Отношение к богу и церкви у Петра Алексеевича было неоднозначным. Сам он считал себя православным христианином, но немножко другого течения. Почитал бога и церковь в разумных пределах, а не до слепого фанатизма, как это порой бывает. Сектантские ответвления ему претили, но и официальная церковь не очень нравилась. Не видел он искренности и чистоты души в этих людях. Большинство церквей, особенно в больших городах, насквозь пропахли лицемерием и ложью. И веры в них не было ни на грош. Ручкин с детства на уровне интуиции чувствовал фальшь, и поэтому, приходя в именитые храмы, сплошь раскрашенные в золото, общаясь с церковнопреклонёнными, видел: веры в них нет ни капли. Если ты приверженец своей веры и определенных убеждений, то стой на этом до конца. А занимать гибкую позицию, быть и нашим, и вашим – это уж явно не тот путь, которому хотел бы подражать Пётр Алексеевич. Вот монахи монастыря Эсфигмен¹ были для него примером.