Хранители Кодекса Люцифера
Шрифт:
– Эрцгерцог Фердинанд, – не отдавая себе отчета, вымолвил Генрих. И снова показался себе маленьким мальчиком, вынужденным повторять Катехизис слово в слово вслед за взрослыми.
– Глупый, узколобый, упрямый католик Фердинанд Австрийский, который даже в туалет не сходит, не спросив сперва позволения у своего дяди Максимилиана? – сквозь зубы процедила Диана. Взгляд ее расплылся, и у Генриха возникло ощущение, будто он пронзил стены замка. – Фердинанд будет лишь способствовать дальнейшему застою, – продолжила она, – а распри между католиками и протестантами будут пожирать эту землю подобно гнойным язвам. Наука не является истинным путем, хотя Рудольф и осознал, что необходим третий путь – между Папой и протестантами. Людям нужно во что-то верить. А в науку верить нельзя. Вместе с тем Бог отвернулся от нас, а учение Христа превратилось в извращенное вероисповедание жадных до могущества стариков. Я верну людям веру, веру в единственную силу, могущественную и заинтересованную в человечестве с самого начала его существования. Именно эта сила всегда старалась перетянуть человека на свою сторону.
Она снова положила руку на раскрытые страницы Книги, на этот раз безо всяких последствий.
– Он пытался передать нам знание, снова и снова. Он потерпел неудачу из-за предрассудков и глупости людей. Я позабочусь о том, чтобы на сей раз его старания увенчались успехом.
Неожиданно черты ее лица осветила улыбка. Однако она не отразилась в ее усталых глазах. Это показалось Генриху жутким.
– Известна ли вам легенда о царе, который будет править тысячу лет, друг мой Геник? – тихо спросила Диана.
Генрих пожал плечами.
– «И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, – шептала она, – и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у него, как пламень огненный, и на голове Его много диадем. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Него Самого, Он был облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: «Слово Божие». [17]
Она снова улыбнулась. У Генриха зашевелились волосы на затылке, когда он увидел, как на мгновение из ее глаз ушли непоколебимость и усталость и они чуть было не увлажнились. Генрих нервно сглотнул, ибо ему показалось, что на мгновение он успел увидеть в ней женщину, спрятавшуюся глубоко внутри, за раскрашенной в белый цвет оболочкой и надменной душой, которая однажды предстанет перед ним и перед всем светом: женщину, отчаянно пытавшуюся верить – в себя и свое предназначение. Это существо было настолько чуждо ему, что он испугался. В следующее мгновение мысль о побеге стала такой же нестерпимой, как когда-то в приемной во дворце Лобковичей, и он даже отступил на шаг. Но тут в лице женщины произошла незначительная перемена и она снова стала той, которую он знал, чье настоящее имя редко произносил, ибо оно никогда не всплывало в его памяти, когда он думал о ней. Для него она была Дианой, прекраснейшей женщиной в мире, его партнершей, его любовницей в течение одного вечера – восторженного, ужасного, все выявляющего. Она была его богиней, которую он иногда ненавидел, но которую желал больше, чем кого-либо в этом мире.
17
Откровение Иоанна Богослова (19:11–19:13).
– Моя мать была суровой католичкой, – произнесла она. – И когда другие дети слушали сказки о принцессе Либуше и принце Пшемысле, она читала нам вслух Библию. В Откровении говорится, что во время последней битвы восстанет Царь царей и выиграет великую битву. А затем он передаст трон тому, кто осмелится чинить суд, и тот будет править тысячу лет.
– Царь на тысячу лет, который очистит дорогу для пришествия Христа, – кивнув, произнес Генрих.
– Этим царем на тысячу лет буду я, – заметила Диана так спокойно, что это прозвучало убедительнее, чем если бы она отчеканила, или прокричала эти слова, или положила бы руки на раскаленный лемех в качестве доказательства. – Но я не стану передавать страну Христу. У Христа был шанс – в течение целой тысячи шестисот лет, – но он этим шансом не воспользовался. Я передам страну тому, кто обладает истинной властью. – Она перевернула несколько страниц гигантской книги. От страниц исходил запах гнили, и запах этот заполнил носоглотку Генриха. Она сделала знак, и он невольно приблизился. На раскрытых страницах, на весь разворот, помещалась картинка: слева поднимал свои шпили окруженный могучими крепостными стенами город. Справа же помещалось изображение…
Генрих перекрестился. Она рассмеялась и погладила рогатую, с когтистыми лапами фигуру. Лицо ее светилось улыбкой. То была улыбка человека, уверенного в своей победе.
– Вы хотите создать условия для новой войны, – наконец сказал Генрих, с трудом выталкивая слова из пересохшего рта.
– Я их создала уже давно, – возразила она и сделала пренебрежительный жест. – Не думаете же вы, что весь этот год я только и делала, что ломала голову над библией дьявола. Она мне нужна, это верно. Но она мне понадобится лишь тогда, когда вся империя запылает. И я воспользуюсь ею для того, чтобы поднять страну из пепла. До той поры у меня есть время. А чтобы зажечь пожар во всей империи, не нужно ничего другого, кроме огромного количества жестокосердных, пустоголовых людишек, ненавидящих всех, кто смеет иметь иную точку зрения. Я позаботилась о том, чтобы на всех ключевых постах империи находились подобные создания. Вся власть сосредоточена в руках рейхсканцлера, но власть над рейхсканцлером находится в руках женщины, которая шепчет ему на ухо в постели.
У Генриха начался нервный тик, но он ничего не мог с этим поделать. Ее рот скривился в легкой усмешке.
– Новые королевские наместники, граф Мартиниц и Вильгельм Славата, – ограниченные, пламенные католические Дурьи головы, ничего не видящие дальше собственного носа, Ни во что не ставящие своего короля Фердинанда. На стороне противников – граф фон Турн, предводитель дворянства Богемии, не способный правильно говорить на богемском наречии, фантазер и болтун, влюбленный в звук собственного голоса, фанатично преданный протестантизму. Единственный талант, которым он обладает, это то, что он может увлечь своими честолюбивыми замыслами даже самые недоверчивые души. И это – самые яркие представители обеих сторон. Неужели вы думаете, что подобное собрание некомпетентности произошло в результате абсолютной случайности? Грядет война. Для всех, кого она коснется, она станет последней битвой из книги Откровения. Но именно я буду тем царем, который поднимется из пепла этого царства.
– Повелителем миллионов мертвецов.
– Не верится мне, друг мой, что вашими устами могут говорить угрызения совести. – Она усмехнулась. – Лучше скажите: о чем это вы?
– Если вы разожжете религиозную войну между христианскими конфессиями – а из ваших слов ничего иного вывести невозможно, – то по окончании войны не останется никого, кто бы верил во что-то. Власть и сила дьявола исходят от Бога, а Бог после этой войны будет мертв, как и все те, кто в него верит.
– Вот почему я обо всем позаботилась заранее.
– Дети, – медленно произнес Генрих, у которого возникло ощущение, что перед его глазами неожиданно заструился свет. Он задержал дыхание. Он снова, к сожалению, недооценил ее.
– Дети. – Она согласно кивнула. – Дети придворных, дети богатых торговцев, дети дворян, дети из семейств епископов и кардиналов. Александра Хлесль – это только начало. Когда нам удастся добиться над ней власти, мы сумеем добиться того же и над остальными. Кардинал Хлесль – единственный, кто до сих пор мог стоять у меня на пути и бороться против возвращения библии дьявола. Однажды он уже сделал это. Александра – дочь его любимого племянника. Он никогда не позволит, чтобы с ней случилось что-то дурное; ему и в голову не придет, что она уже давно одна из нас, и вынужден будет подчиниться мне.
В Генрихе снова шевельнулось неприятное чувство, когда она упомянула Александру. Он отмахнулся от него, но оно тут же вернулось.
– Откуда вам это известно? – спросил он. – Вы провели здесь целых четыре года, но все эти колдовские ритуалы не помогли вам продвинуться ни на шаг. Откуда у вас вдруг взялись сведения о кардинале Хлесле и его семье? Когда вы отправили меня прочь, чтобы пустить по следу дочери, вам уже все было известно.
Одно короткое мгновение она колебалась, а затем решилась:
– Идите за мной.
Она провела его по лабиринту града к раскачивающемуся деревянному мосту, соединявшему центральную башню с главным зданием. Внутри центральной башни оказалось просторнее, чем в жилом доме обычного горожанина. Она подошла к какой-то двери и распахнула ее. Оказавшееся за дверью помещение было совершенно пустым, если не считать одинокой кровати, выцветших гобеленов на стенах и камина, в котором горел огонь. Несмотря на холод, исходящий от стен, в помещении было жарко и душно. В одной из узких оконных ниш сидел человек. Когда они вошли, он обернулся. У Генриха от неожиданности глаза на лоб полезли. Незнакомец оказался стройной красивой девушкой, одетой в платье, должно быть бывшее модным четыре сотни лет тому назад. Ее вид вкупе с архаичной обстановкой комнаты на какое-то мгновение заставил его потерять ощущение времени.