Хранители Кодекса Люцифера

Дюбель Рихард

– Вы хотите, чтобы я привел к вам Александру в качестве жертвы? Скажите только одно слово, и…

Она пожала плечами. Ее взгляд бесцеремонно скользнув к его промежности.

– Вам бы понравилась такая перспектива?

Не в силах больше сдерживаться, Генрих схватил ее за руку.

– Присоединяйтесь ко мне, – выпалил он, – Пожалуйста! Я подготовлю все. Я… вспомните о Праге… я… присоединяйтесь… – Голос его сорвался, и он умолк.

Она забрала у него свою руку и окинула его внимательным взглядом. Он пристально смотрел в ее рысьи глаза и на тени, просвечивающиеся под слоем косметики и бывшие одной из ее загадок. Когда она провела пальцем по его губам, он открыл рот и стал сосать палец. Она неторопливо вытянула палец из его рта, позволила ему пропутешествовать дальше, вниз по горлу, по шнуровке его камзола, по широкому кружевному воротнику и к ране у него на плече. Прежде чем палец добрался до нее, она убрала руку и ответила на его взгляд. Генрих судорожно мигнул, увидев, как она прижала палец, который он сосал, к собственным губам и облизала его по всей длине. Ее глаза оставались неподвижными, а утолки рта поднимались в насмешливой улыбке.

– Диана… – прошептал он. – Пожалуйста…

– Этот день придет, – ответила она и направилась к главному зданию.

Он вошел в конюшню, шатаясь, как пьяный, и не сразу заметил стройную фигуру, которая стояла в колонне из солнечного света и танцующих пылинок и напевала. Это была Изольда. Диана с некоторого времени стала позволять ей бродить по замку. Генрих истолковал это как проверку его благонадежности и старался избегать встречи с девушкой каждый раз, когда задерживался в Пернштейне. Теперь же он таращился на Изольду покрасневшими от напряжения глазами. Она улыбнулась ему своей солнечной, бессмысленной улыбкой. Будто со стороны, он увидел, как его руки вцепились в воротник смешной готической одежды и разорвали платье по всей длине. Он почувствовал нежное тело, когда прижал ее к стене и рванул вниз нижнюю юбку. Он ощутил упругость груди, которую жестоко сжал, и мягкость ее лона, в которое глубоко погрузил другую руку. Она закричала. Он схватил девушку за горло и попытался свободной рукой стянуть с себя брюки. Шпага его загремела. Он ее сейчас… он в нее сейчас…

Генрих остановился, тяжело дыша. Его руки были вытянуты, но расстояние между ними было слишком велико, чтобы он действительно мог коснуться Изольды. Она хлопала в ладоши и взволнованно показывала то на лошадей, то на него. Ее лепет, кажется, концентрировался вокруг одного непонятного слова. Девушка весело хихикала и подпрыгивала подобно тому, как пляшет радующийся солнцу ребенок.

Внезапно он понял, какое слово она выкрикивала: Ланселот. Он был для нее Ланселотом. Она видела, как он прибыл в Пернштейн со своим маленьким вооруженным отрядом и добычей, захваченной в результате битвы, и приняла его за вернувшегося домой рыцаря, сказаниями о подвигах которого был полон ее бедный мозг. Он для нее Ланселот… У него не было необходимости насиловать ее, так как она сделала бы все, что только пришло бы ему в голову, по той простой причине, что для невежественной невинности, которая была дана ей вместо разума, не существовало никакого стыда. И даже если бы завтра он стал Гавейном, а послезавтра Эриком, ничего не изменилось бы – она отдалась бы ему с таким же веселым смехом. Изольда не узнавала его. Он не существовал для нее, разве только как фантастический персонаж непонятных легенд. С поразительной ясностью Генрих вдруг понял, что не будет удовлетворен, если обесчестит девушку и если даже ему удастся при этом убить ее, подвергнув тысяче мук. Потому что с ней он никогда бы не был самим собой. Для нее он был бы одним из рыцарей Круглого стола.

– Да, – услышал он собственный голос. – Я – Ланселот.

– М-м-м-м! – закричала Изольда и стала радостно скакать на месте. Затем она неуклюже раскланялась, но и это не обошлось без хихиканья.

Генрих резко поклонился, затем вывел лошадь из конюшни и принялся седлать ее, не ожидая прихода слуги. Наконец-то он четко понял, какими должны стать его последующие шаги. Ему нужно как можно скорее добраться до Праги.

20

Каким-то таинственным образом жизненные ситуации повторялись. Агнесс увидела себя двадцать пять лет назад: вот она стоит у окна и смотрит вниз на пражский переулок, мокрый от первого весеннего дождя. Себастьян Вилфинг пытается что-то внушить ей, но все, что он говорит, не трогает ее сердце.

Вспоминая об этом, Агнесс с трудом сдерживала слезы. Вот и сегодня она опустошенно смотрит в окно, за которым нежно начинается весна, слышит, как ей что-то говорит Себастьян Вилфинг, и отказывается понимать его. Киприан оставил ее. Она нервно сглотнула и стиснула зубы. Она должна попытаться прекратить плакать и снова начать жить – не ради себя, а ради своих детей и людей, которые зависят от нее. Ее будущее, может, и сгинуло, но это вовсе не должно означать, что оно сгинуло для Александры, Андреаса и маленького Мельхиора, а также для фирмы «Вигант, Хлесль и Лангенфель».

– …и поэтому мы отказались почти от всех венских торговых агентов, – хвастался Себастьян, сидевший за столом. в зале с бокалом вина и пытавшийся вести себя так, как будто он был всего лишь посыльным и доброжелательным другом из далекой Вены. Однако язык его жестов выдавал, что этот человек постепенно начинал чувствовать себя здесь как дома – Только то, что несколько лет существует торговый договор с Османской империей, который утверждает, что обе стороны. могут проводить торговые операции на территории противника, уже давно не означает, что мы, венцы, должны отсылать наши товары в Хайнбург, как хотелось бы министру финансов кайзера. Все же у нас нет повода, чтобы осмелиться проникнуть на территорию турок! До тех пор пока Венгрия будет считаться занятой, венгерские коммерсанты вынуждены будут оказывать нам огромную любезность и приезжать в Вену. С того времени как турки начали хозяйничать в Венгрии, Вена стала генеральным филиалом для немецкой и итальянской торговли с Востоком – так почему мы должны отдавать такую монополию?

Агнесс все-таки взяла себя в руки и повернулась. Она была рада, что Себастьян определенно не может рассмотреть ее лицо на фоне льющегося через окно света. Ведь ей так и не удалось сдержать слезы.

– Я думала, что в трудные времена, когда торговля повсюду не ладится, стоит сосредоточиться на открытии новых торговых путей, – заметила она. – Разве не будет дешевле доставлять товары с Ближнего Востока, если есть прямые торговые контакты до самого Константинополя, вместо того чтобы туркам приходилось торговать с венграми, а уже потом венграм – с нами? Насколько мне известно, этот окольный путь обходится почти так же дорого, как если бы товары везли через Венецию. Разве не лучше было бы подумать о создании восточной торговой компании, вместо того чтобы подливать масла в огонь предрассудков последних ста лет.

– Торговля через Венецию стала невозможна из-за войны, – ответил ей Себастьян. Его голос на последних словах превратился в писк – знак того, что он не готов выдвигать обоснованные контраргументы.

– С начала этого года между Венецией и империей царит мир. Если бы я была купцом, то предпочла бы действовать сейчас, пока венецианцы не начали опять тянуть торговлю с Востоком на себя, диктуя свои цены.

– Ах, – вздохнул Себастьян, – мы снова пришли к этому вопросу, не так ли?

– К какому вопросу?

Себастьян откашлялся и заглянул в свой бокал. Тот был пуст. Он осмотрелся по сторонам, пока его взгляд не наткнулся на кухонную девку, возившуюся с камином.

– Эй, – коверкая слова, обратился он к ней на богемском наречии, – ты еще вино мне, а? – После этого он поспешно улыбнулся Агнесс, как будто желая сказать: ты только глянь, как я умею! Глаза Агнесс сузились.

Служанка, вопросительно посмотревшая на Агнесс, даже не подумала сдвинуться с места. Улыбка Себастьяна уже не была такой широкой. Если он надеялся, что за последние четыре недели своего пребывания в этом доме прислуга приняла его как возможного нового господина, то, конечно, обманулся. Агнесс подумала было о том, чтобы проигнорировать его неудавшуюся попытку продемонстрировать свое право распоряжаться здесь и дать понять служанке, что она не должна исполнять желания гостя, но в последний момент решила, что это будет выглядеть как-то по-детски. Она кивнула, и девушка поспешила выйти из зала. Себастьян покачал головой.

– Какая нерасторопная девица, – заметил он. – Чувствуется отсутствие твердой хозяйской руки.

Агнесс прекрасно поняла, что он куда охотнее отпустил бы критическое замечание о том, как Киприан вел себя с прислугой, но не осмелился этого сделать. Он стал вращать бокал между пальцами.

– Наконец-то идет весна, – заметила Агнесс.

– Да, – кивнул Себастьян.

– Я рада, что ты не уехал домой сразу же после отпевания. Я бы очень волновалась за тебя. Но теперь дороги снова проходимы. Я благодарю тебя, что ты мне так долго помогал.