Хранящая огонь

Богатова Властелина

Холодные глаза княжны потемнели от обуявшего бешенства, что взяло её от спокойного вида противницы.

— Я знаю, кто ты такая. Княжна из Ровицы, дочь Радонега. И знаю, откуда тебя вытащили княжичи — из плена валганов хана Вихсара. И как только не побрезговали, — сморщился в отвращении носик, скривились пухлые губы.

И вроде предсказуема была её нападка, но в груди сердце заклокотало, срываясь в галоп, а по ладоням и стопам разлилась волна лихорадочного онемения.

— Только знай, — продолжила она выбрасывать желчь слов сквозь зубы, — с тобой он не поедет, и лучше убирайся сама, поняла?

Мирина плотно сжала губы, вытягивая их в твёрдую линию, выдерживая почерневший злобой взгляд невесты княжича, и вдруг губы её сами непроизвольно начали ползти в злорадной ухмылке. Всеслава опешила даже.

— А что ты переживаешь? — спросила, догадываясь о причине такого волнения Всеславы. — Если Арьян задумал, то его ничто не

остановит, верно?

— Я тебя утоплю в позоре, — выдавила из себя княжна, ярясь ещё сильнее, что аж глаза остекленели. — Ты, пользованная грязная сука, потаскуха валгановская, хочешь ещё под княжичей лечь?! Не выйдет у тебя ничего, такой тряпкой, как ты, только сапоги вытирать, а больше ты ни на что не годна!

Мирина отвернула лицо, будто от удара. Ухмылка всё же сползла с лица, и больше не от оскорблений Всеславы, а от того, как новая волна слабости накрыла с головой.

— Если ты всё сказала, то уходи, — ответила, сдерживаясь, не глядя больше на гостью, обошла её, опираясь ладонью о гладкую столешницу.

На некоторое время повисла тишина, и не было слышно ничего, кроме звенящего напряжения, повисшего в воздухе, а потом зашуршало платье, так же глухо скрипнули петли двери, хлопнула створка. Ушла. Только потом Мирина смогла выдохнуть.

Разрушающие слова, оседающие на душу чёрным осадком, давили на сердце, порождая сомнение и боль, застилая глаза слезами так, что Мирина не видела перед собой ничего, лишь расплывчатые круги перед внутренним взором да огненные пятна. Потребовалось время, чтобы собрать силы, разбитые на осколки под ударами жёстких слов. Оправившись немного, обхватила обеими руками крынку, подняла со стола, жадно припала к краю, делая большие глотки, чувствуя, как живительная прохладная вода успокаивает распалившееся пламя. Напившись, Мирина добрела до постели, бессильно опустившись на меха, откидываясь на спину, прикрыла ресницы. Всеслава оказалась красивой девушкой, обладающей каким-то внутренним притяжением. Вот только в глазах Арьяна, знавшего её красоту, не угадывалось влюблённости, одержимости ей, если она его невеста, зачем же тогда о ней так заботиться? И как ни пыталась Мирина отстраниться, отгородиться от нечаянного знакомства с Всеславой, а раз за разом раздумывала над той грязью, что вылила на неё княжна. Слова всё же достигли своей цели, раня, и обида запоздало да хлынула в грудь, слёзы сами собой потекли по щекам горячими дорожками. Хотелось кричать от раздирающих сердце на части отчаяния и сожаления, но как ни кричи, а виновата она сама во многом.

Дверь распахнулась так неожиданно, что Мирина даже вздрогнула, не ожидая столь скорого прихода Евгастьи. Едва та вошла в хоромину, принося прохладу улицы и свежесть, княжна отвернула лицо к стенке, пряча слёзы, незаметно смахивая их ладонью. Лицо горело нещадно, как и нутро, будто она раскалённых углей наглоталась, раскалывалась голова, и пока Евгастья приготовила травяной сбор, Мирине совсем сделалось худо, что даже кожа, покрылась испариной. Шею и висок облепили взмокшие завитки, а подушка да платье стали влажными. И всё же ошиблась, не та это была хворь, которую она уже и переросла давно, видно сырость, что стояла эти два дня, забрались в неё, отяжелив грудь. О том говорил и сухой кашель. Мирина уже в полубреду припала к поднесённому отвару, чуть тёплому и горькому на вкус, разлепляя ссохшиеся губы, будто покрытые липкой смолой. Не было сил самой держать плошку, да пришлось, чтобы не сильно пугать чернавку, которая и без того побелела, как мел, а в глазах страх засел.

— Может, в детинец сбегаю, за знахаркой, княжича оповестить, жар ведь.

Мирина мотнула головой, поперхнулась, возвращая опустевшую плошку.

— Не нужно. Пройдёт. Утром уже ничего и не будет, — сказала твёрдо, хоть в то и самой её плохо верилось.

Легла обратно, отворачиваясь, натягивая на себя одеяло, сделавшееся будто непомерно тяжёлым, а касание его о кожу причиняло боль до скрежета зубов. И что же за напасть? Всё разом обвалилось, как камни на голову. Мирина видела перед собой неясные обрывки воспоминаний: сначала родной край с зелёными дремучими лесами и круглыми озёрами в недрах их, потом побег из лагеря, а потом представали поочерёдно перед ней то Арьян, мужественный, сильный, во взгляде которого плескалась твёрдая решительность, то наливались чернотой глаза Вихсара, пронизывая острым, как серп, взором, то вдруг вспоминались задумчивые, смотрящие в самую глубь души глаза отца.

А потом всё затянуло чернотой, в недрах которой с оглушительным взрывом, будто жидкое железо, схлёстывались огненные волны жара, заполоняя тягучим свинцом всё тело, застывая в костях, обездвиживая и перекрывая дыхание. Так она всю оставшуюся ночь пробыла в небытии, то погружаясь в огненную реку, то выныривая, чувствуя миг облегчения, вздрагивая от малейшего шороха и погружаясь вновь в охватывающий тело раскалённый сплав, не успевая даже опомниться, не видя, но чувствуя присутствие Евгастьи, которая так и просидела возле неё до утра, то подавая напиться, то отирала лицо влажной тряпицей. От холодных влажных прикосновений становилось как будто и легче, это Мирина чувствовал сквозь сон. Когда же она в следующий раз открыла глаза, хоромина уже полнилась блеклым студёным утренним светом, брезжащим в раскрытые настежь окна. Девушка пошевелилась свободно, не чувствуя ни ломоты, что выворачивала колени и запястья всю долгую ночь, ни боли, стягивавшей виски, ни жара, высушивавшего нутро, ни сухого кашля, раздиравшего горло — всё прошло.

Евгастья же калачиком спала подле неё и верно замёрзла, но не пробудилась, когда княжна пошевелилась и, стянув с себя одеяло, накрыла беднягу — успела та намучиться за ночь. Мирина, больше не в силах оставаться в постели, осторожно слезла, выглянула в окно. Тонувший в предрассветной мгле двор по-прежнему пустовал. Вспомнила о ночной гостье, и даже голова как будто вновь закружилась. Княжна зажмурилась, глухо простонав, а потом резко выдохнула, сбрасывая нахлынувшие обрывками оковы вчерашнего дня. Нет, хватит о том помышлять, пусть знает, до того мига, как пустит она чёрные слухи, Мирина успеет добраться до дома. Должна успеть. Торопливо собрав волосы в копну, она откинула их за спину. Взгляд невольно выхватил зеркальце, стекло которого треснуло пополам. Одна половинка выскочила из рамки, лежала на столе, видно Евгастья подобрала с пола. И охватила вдруг тревога — приедет за ней Арьян, или не ждать теперь его вовсе?

Глава 7

С отцом разговор вышел короткий, тот нисколько не препятствовал Арьяну, его отпустил бы хоть на все четыре стороны. Как будто не заботила князя больше судьба сына, и от такого его слабоволия корёжило всё внутри. Пусть бы возразил, поворчал хотя бы, но нет, безразлично блуждали отцовские глаза по его лицу.

Сказать о том, что он уезжает, Всеславе оказалось ещё сложнее, и Арьян злился на себя от того, что далось это непросто, от того, что обязан нести перед ней ответ, перед той, которая ещё не стала женой, а уже разделяет постель, перед нелюбимой. Вчера вечером разругались сильно, казалось, не посмотрит больше в его сторону, но слишком хорошо её знал, так просто она не сдастся. Но он себя просто не мог сдержать от жёстких слов, когда понял, что прознала она всё и про Мирину, и про плен её, и откуда та родом. Кто проболтался, знать бы, хотя такое, конечно, трудно утаить. В своих людях он был уверен, так ведь знали не только они, ещё и валганка. Вот же хватил горя, позволив Данимиру взять её, а ведь мог бы выказать несогласие. Но как бы оно ни было, а случилось то, что случилось, и ничего теперь не поправить. Арьян прямо сказал Всеславе, что их союз не приведёт обоих к счастью, что любовь, которой княжна делилась с ним частенько, и не любовь вовсе, а плотская утеха, что по юности вскружила обоим головы, затуманив страстью умы. Всеслава ушла от него, разрыдавшись, и ночью не приходила. А он почти всю оставшуюся ночь потом не мог уснуть, всё раздумывая, правильно ли поступает, оставляя её здесь, оставляя Данмиира с валганкой, отца, когда тот нуждается в сыновьях, пусть и думая, что это ему ничего не нужно. Вяжеслав был ещё в силе, и так скоро увядать не пришло время. В беспорядочном раздумье Арьян так и не смог найти в себе согласия и твёрдого решения. Была бы жива мать, она бы дала ему совет.

Теперь ещё тревожил и Данимир, и его оставлять старший боялся даже больше, чем отца. Братец будто сквозь землю провалился, и княжич не видел его со вчерашнего дня.

Путь в женский стан Арьян не помнил, вскипая от раздражения и сокрушаясь от негодования, с трудом удавалась его сдержать и оставаться снаружи спокойным. Ведь знал же Данимир, что сегодня старший брат уезжает, но так и не вышел, чтобы проводить.

И что же за напасть такая, обвалилось всё сразу!

Но когда Арьян шагнул в просторную светлую горницу, ход мыслей оборвался, и время будто замерло, останавливаясь, растягиваясь в бесконечность. Княжич жадно втянул в себя приятный до щемоты в груди запах ромашки и хлеба, что так любила мать. Он и впрямь обнаружил на столе плетёную корзину только сорванных цветов, и внутри оборвалось всё — то было желание отца. Аромат благоухал здесь, оседая горчинкой на языке, оковы напряжения разжались, и воспоминания хлынули в душу, тревожа успевшие затянуться раны. Давно он здесь не появлялся. Раньше тут работа велась, девушек полна горница была, и везде лежали вышитые рушники да платья, нитки повсюду да лари со всеми бабьими вещами: бусами, иголками, тканями, куделями шерсти, да лебяжьим пухом. Он застыл, на миг показалось, что сейчас выйдет на встречу матушка. Но широкий сводчатый дверной проём пустовал, повисла глухая тишина, обжигая болью утраты. А теперь пусто всё, прибрано и одиноко, тоскливо. Лишь ложился посеребрённый утренний свет на пустой, хоть и устеленный скатертью, стол, на длинные лавки да в углы.