Хранящая огонь
Шрифт:
Жаркое коло, хоть и не видно его было порой за кронами густыми, поднималось всё выше, палило нещадно даже сквозь полог еловый, и пить хотелось часто, язык к нёбу присыхал. Мирина каждый раз припадала к мехам надолго, утоляя жажду родниковой холодной водой, щуря глаза от зеленоватого обилия света, что играл в листве бликами. Воинам приходилось куда труднее. Стало даже жаль бедолаг, что ещё оставались в железках да толстых кожаных дегелях. Но те верно привыкшие, ведь броню не скинешь — кто знает, какая опасность может таиться в местах дремучих, так что лучше изнуряться от жары, да не быть сражённым стрелой меткой. Да и не страшен им, детям степей, солнцепёк.
Лес всё не кончался. Пару раз за день вереница останавливалась на недолгий привал. Мирина спускалась с седла, изнемогая от жары
Вихсар больше не тревожил. Подле него всегда оставался его батыр Угдэй. Скуластый, широкогрудый, он устрашал своим грозным видом, особенно когда брался за рукоять сабли или топора — дрожь пробирала, казалось, того и гляди кинется в атаку, всё время как на ножах, всё высматривал что-то, наготове всегда, и ничего от него не ускользало. Мирина чувствовала, что он постоянно следит за ней, ощущала на себе твёрдый взор батыра. И даже порой думалось, что не совсем он одобряет затею хана взять девку княжества соседнего. Это, пусть и скрытое, недоумение проскальзывало в его взоре.
После коротких отдыхов вновь поднимались в сёдла. Вихсар не сказать, что торопился, скорее Угдэй не давал ему покоя, поднимал, намереваясь как можно быстрее покинуть границы Ровицы.
Снова молчаливое медленное передвижение по лесу, и только когда мглистая жара начала спадать, а огненное коло — скатываться к окоёму, воины оживились, стали переговариваться. Мирина не понимала, о чём, да и не вслушивалась шибко, уставившись то перед собой, то на загривок лошади, то на усыпанную жёлтыми иглами дорогу. Вырвал её из безвременья голос Вихсара. Княжна подняла голову, выхватывая воина взглядом. Вихсар снял доспех — вождю то было позволительно, его охраняли верные люди, готовые броситься под стрелы, защищая своего хозяина — и теперь рубашка на нём облепляла спину, высеченную будто из камня, вычерчивая перекатывающиеся под тканью мускулы. Хан разговаривал с Угдэем, и по напряжённому, так и колыхавшему неподвижный воздух звучанию низкого грудного голоса слышно было, что о чём-то важном, потому говорил Вихсар резче, чем обычно. Съехались и другие его ближники, начали рассуждать. Может, решали, где на ночлег остановиться, потому как несмотря на нещадное коло, облака всё же поползли по небу, сгущались, а лапы елей обветшалых старых и молодых низко к земле пригибались — никак буря будет? А может, напротив, спорили о том, чтоб не останавливаться, да определяли, какой дорогой следовать лучше. Княжна насторожилась. Об отдыхе признаться грезила уже, прилечь на ровную постель да остаться в покое хотя бы ненадолго мечтала. Пусть до вечера полного, до темноты сумрачной ещё далеко было, но изнуряющая жара забрала все силы. Мирина отвела взор, когда Вихсар вдруг прервал речь и на девушку обернулся, будто вновь её взгляд почуял. Она сделала вид, что и не было ей дела никакого до их разговоров.
Подъехал к княжне ближе Тимин, видно лишним стал среди разговоров батыров. Но не успела Мирина понять что-то, как вдруг Угдэй с частью воинов тронулись вперёд, пуская лошадей в чащобу густую, оставляя хана. Тут и ясно всё стало — ночевать под крышей будут.
Княжна, вытянувшись, выглядывала из-за спин, выхватывая черноволосую голову Вихсара — он уже на неё не смотрел, а вскоре и вовсе пустил жеребца быстрее, скрываясь от взора.
— О чём они говорили? — спросила Мирина тихо отрока, чтобы не слышали оставшиеся рядом воины.
— Решали, где останавливаться на ночлег, — ответил сразу Тимин.
— Решили?
— Да. Хозяин велел Угдэю в деревню ехать.
Мирина опустила плечи.
— А Угдэй зачем?
Тимин пожал плечами.
— Наверное, разузнать всё, приготовить, — ответил, вдруг растерявшись, видно сомневаясь, рассказывать ли всё княжне.
Мирина вспомнила взгляд Вихсара. Уж не ради неё ли он под кровом хочет остаться? И дрожь по спине прошла. На него это вовсе не похоже, и нечего придумывать лишнего, не в его это нраве — заботиться о своей пленнице одной единственной, рискуя не только собой, но и людьми своими. Или всё же уже не пленнице?
Мирина сглотнула, отрывая немигающий взгляд от Тимина.
Всё подтвердилось, когда день начал склоняться к вечеру. Небо с восточной стороны темнело, разродится дождём наверняка, хоть коло по-прежнему и испускало горячие лучи, опаляя кожу. Через сотню саженей дебри начали истлевать и редеть, расступаясь перед всадниками, как створки ворот, выпуская путников на раздольный во все стороны холмистый зелёный луг, устланный разнотравьем, на воздух свежий, наполненный запахом спелой, сладкой, как мёд, земляники. Прорвался застоявшийся воздух, окатил, огладил прохладой, поднимая дух и бодрость в теле, ударил в грудь ветерок, что даже мурашки поползли по спине. Засеребрила в жемчужных лучах речушка неширокая, за несколькими верстами показались и кровли деревни Игши. Как горошины, рассыпались по берегу постройки разные, избы дубовые, добротно сложенные, с воротами широкими да частоколами высокими. Паслись неподалёку козы да волы, а чуть дальше костры горели на огороженном по кругу кургане — святилище, видно. Не все повернули на большак, а всего лишь третья часть, остальные двинулись дальше, в дозор, стало быть. Другая часть во главе с Угдэем ждала уже в деревне.
Люди, завидев всадников, спешащих ко двору старосты да в броне, черноволосых и черноглазых, шарахались в стороны. Женщины и бабы прятались за плетнями, стаскивая с дороги детей. И только отроки юркие, отважные, да старики с мужиками выходили за ворота, встречая остальных прибывших путников, встречая с хмурыми взорами — принесло лихо — да только сказать резких слов из них никто не решался. Оно и понятно, — Угдэй, видно, уже тут всё определил. Да и путники не со злым умыслом, оружие хоть и показывают страха ради, да не оголяют и стрелы не жгут. Потому встретить надобно как подобает. Угдэй вышел вперёд, встречать хана, а за ним и сам староста. Мужик рослый, жилистый, с крепкими кулаками, с каштановыми волосами, подвязанными налобной повязкой, в рубахе расшитой женой любящей, подпоясанный толстым богатым поясом, показывающим чин да положение его среди селян, в портах простых широких да сапогах справных, надетых, верно, по случаю такому редкому.
Он внимательно оглядел дымчато-голубыми глазами пришлых, выехавшего вперёд Вихсара — того и требовалось, вождя и за дюжину саженей заметишь, и не только по одёжке богатой. Один только пояс кожаный с бляшками серебряными да подвешенные ножны на нём, опасно поблёскивающие в закатных лучах солнца, да рукоять сабли, украшенная ковкой витиеватой с узором дивным чего стоят. От оружия в два локтя размером староста отлепил взор пристальный, сглотнул сухо и гулко да поклонился в пояс. За ним выбежала женщина, жена, стало быть, накидывая на ходу платок, подвязывая косы тяжёлые, и тоже поспешила земли коснуться. Как и сыновья взрослые, уже с усами, русыми кудрями и бородками. Эти стояли по обе стороны от отца и во все глаза рассматривали пришлых, внешностью мало чем сходных с местными воличами. А потом, разглядев всех до единого, задерживались их изумлённые взгляды на Мирине, что впору хоть сквозь землю ей прямо на месте провалиться. Но откуда им знать княжён, что в детинце сидят безвылазно почти под присмотром нянек, а потому не признал в ней никто княжну из Ровицы, а слух, верно, ещё не разнёсся, отряд Вихсара спешил быстрее ветра ныне.
— Здрав будь, — обронил староста хану.
Вихсар сощурился на солнце, ответил:
— И тебе не хворать.
Староста вытянулся, снова единым взглядом окинул мужей, что-то прикинул про себя, подумал и махнул рукой, давая знак сыновьям ворота шире раскрывать. Угдэй за всем проследил.
Поочередно въехали на ещё не просохший со вчерашнего ливня широкий двор, усыпанный сеном. Первым Вихсар, и только потом Мирина, а следом Тимин и двое воинов, замыкающих отряд их немногочисленный.