Хребет Индиго
Шрифт:
Иногда случалось, что турист забредал в «У Вилли», чтобы выпить. Это раздражало Вилли — младшего и старшего — потому что никто из них не любил посторонних в своем баре. Я считал себя счастливым ублюдком, что в последнюю минуту принял решение заскочить выпить и устроиться на барном стуле рядом с Уинн.
Только она не была Уинн.
Ее звали Уинслоу Ковингтон, это имя я бы точно узнал. Отец говорил о ней несколько недель, с тех пор как комиссия по найму выбрала ее в качестве нового начальника полиции.
Не туристка. Определенно не туристка.
Она должна была быть чертовой туристкой.
— Блять, — пробормотал я, когда пикап, подпрыгивая, покатился по гравийной дороге в сторону дома мамы и папы.
— Ты в порядке, Грифф? — спросил Конор с пассажирского сиденья моего пикапа.
Я проворчал.
— Окей, — пробурчал он, обращая свое внимание на зеленое пастбище за окном.
Что за чертовщина. Прошло уже два дня после обеда в «Элоизе», а я все еще злился на себя.
Уинслоу Ковингтон.
Не тот человек, с кем мне следовало трахаться на заднем сиденье.
Может быть, мне следовало догадаться. Может быть, мне следовало связать Уинн с Уинслоу. Но папа так высоко отзывался о ней и ее опыте, что я мысленно представлял себе совсем другую женщину. Кого-то постарше. Кого-то пожестче. Кого-то грубее.
Уинн была не чем иным, как плавными изгибами и непревзойденными желаниями.
Два дня, и мне все еще было тяжело ассоциировать Уинн с Уинслоу.
Эти предвзятые мнения было трудно стереть.
Отец относился к своей роли в комитете по найму так же серьезно, как и к любой другой работе, за которой я его видел, включая управление ранчо Иден. Он был из тех людей, которые принимают близко к сердцу любую ответственность, неважно, насколько она велика или мала. Эту черту он передал и мне.
Хотя то, как он ворвался в комитет по поиску кандидатов, граничило с рвением. Мама винила скуку в его энтузиазме к неоплачиваемой должности. С тех пор как три года назад папа вышел на пенсию и передал мне бразды правления ранчо, он все время крутился на месте.
Были и другие семейные предприятия, которые все еще требовали его внимания, например, гостиница. Но они в основном работали на автопилоте. Временные затраты были совсем не такими, как на ранчо. Эта земля была его приоритетом на протяжении десятилетий, на втором месте после семьи. Мы, дети, выросли. Ранчо принадлежало мне.
Он нуждался в этом комитете по найму почти так же, как они нуждались в нем.
Я должен был отдать должное своему отцу. Многие фермеры и владельцы ранчо с трудом передавали эстафету следующему поколению. У меня были друзья из колледжа, которые бросили семейное хозяйство и стали работать за письменным столом только потому, что их родители не захотели уходить.
Только не мой отец. После выхода на пенсию он не дал мне ни одного непрошеного совета. Если наемный работник просил у него совета, отец отправлял его ко мне. Он вступал в дело, когда я просил, но если не считать нескольких промахов в первый год, он перестал отдавать приказы всем, включая меня. Не было критики, когда я представлял новую идею. Никаких порицаний, когда я совершал ошибку. Он никогда не заставлял меня испытывать чувство вины за то, что я делал что-то не так, как он.
Я любил своего отца. Я уважал его больше, чем любого другого человека на земле. Но, черт возьми, неужели он не мог хотя бы раз упомянуть, что Уинслоу Ковингтон — красивая, энергичная женщина, которая вскружит голову не только мне?
Вместо этого он похвалил её энергию. Он дважды сказал, что она затмила других кандидатов. Она была умна. У нее было упорство, чтобы повести полицейский департамент в будущее.
В своем воображении я представлял себе мускулистую женщину с мужской стрижкой и узким носом, как у её дедушка. Но уж точно не эту красотку, которая сидела в «У Вилли».
Я был ослеплен внешностью Уинн, ее улыбкой и остроумием. Я зашел выпить и подумал: «Какого чёрта? Когда в последний раз я видел такую потрясающую женщину?»
Я предпочитал знакомиться с туристками, потому что их пребывание в Куинси было временным. Если бы она отмахнулась от меня или не проявила никакого интереса, я бы ушел. Но желание в ее взгляде совпало с моим собственным, и я просто… должен был ее заполучить.
Это была самая эротичная ночь за последние годы. Может быть, за все время.
Я сжал челюсти и крепче вцепился в руль, чтобы не смотреть на заднее сиденье. Запах Уинн исчез, но для того, чтобы исчез ее сладкий цитрус, потребовался весь вчерашний день.
Теперь в машине воняло Конором.
Храни Господь этого ребенка и его потовые железы.
Он начал работать у нас еще в старшей школе, укладывая тюки сена и выполняя разные работы на ранчо. Он пробовал учиться в колледже в Миссуле в течение года, но, провалившись, вернулся домой в Куинси. Конор был самым молодым постоянным работником на ранчо, и этот парень двигался без остановки.
Было не так много мужчин, которые могли бы поддерживать мою выносливость. В тридцать один год я чувствовал себя в такой же форме, как и десять лет назад. Но десятилетняя разница в возрасте между мной и Конором в сочетании с его трудовой этикой означала, что он может измотать меня до нитки.
Он провел утро за уборкой сарая возле моего дома, и то, что обычно занимало у меня три часа, он сделал за половину этого времени. Пот выступил на его клетчатой рубашке и на ободке бейсболки. Кепка была такой же выцветшей от солнца, как и моя собственная, черная ткань выцвела до коричневого цвета. Фирменный знак ранчо «Иден» — буква «Е»[7] с изгибом в форме полозьев кресла-качалки под ним — когда-то был белого цвета, а теперь стал грязно-серым.
Конор был хорошим парнем. Но, черт возьми, как же он вонял.