Хрен знат
Шрифт:
Меня так и подмывало еще раз вернуться в комнату, чтобы проверить, все ли в порядке, но жизненный опыт предостерег прущее из нутра моей взрослой натуры, суетливое существо. "Стоять! Если хочешь отвлечь внимание от портрета, нужно прежде всего, самому не смотреть на него! Веди себя как обычно, и все срастется".
"Ты ж, Сашка, смотри!" - ударило в спину.
Елена Акимовна накрывала на стол. Если она не успела взять себя в руки, у нее еще будет немного времени. Дед привез толстую дубовую доску, пятидесятку, не меньше. Его премировали пару недель назад, а выбрал только сегодня. Он умел отбраковывать некачественный
– Давай пособлю!
Бабушка выкатывается из-за моей спины. Лицо безмятежное. Только в глазах затаенная боль. Но это, опять же, если внимательно присмотреться. Я тоже спешу на подмогу. Сходу цепляюсь за край тяжелой доски. Совместными усилиями, мы тащим ее к верстаку.
За ужином все молчат. Меня это молчание тяготит по многим причинам. И вообще, надо же кому-нибудь начинать...
– Что такое семяна?
– Семяны, - поправил дед.
– Так одно время у нас называли подсолнечник.
– А я и не помню. Када оно бы-ыло, - Елена Акимовна, подхватившая было, стопку пустых тарелок, опять опускает ее на стол.
– Нет, вру! И пра, называли! Славяне что обезьяне. Сказало дурное начальство - все как один подхватили. Послали нас как-то с Пашкой семяну в поле полоть, мы й не найдем!
– А где вы в то время с дедушкой жили?
– не подумав, спросил я.
– Это когда?
– опешила бабушка.
– Ну, в тысяча девятьсот двадцать втором?
– Тю на тебя! Да нам тогда по шестнадцать годов было. Мы еще даже не женихались... схожу-ка я, дед, до Катьки. Кастрюльку свою заберу...
Коротко хлопнула дверь. Ушла. Я-то знаю зачем. Степан Александрович тоже вышел из-за стола:
– Пойдем, Сашка, доску разметим...
И снова - плямк, плямк!
Перед тем, как взмахнуть топором, дед тихо сказал, обращаясь как будто бы не ко мне:
– Батрачил я, внучек, в двадцать втором. На богатого адыгейского князя батрачил. Наверное, потому и живой остался. Один, из всей нашей семьи. Нет у меня ни сестер, ни братьев, ни отца с матерью. Даже не знаю, могилы их где... Огород надо будет завтра с утра полить, виноградник опрыскать, да к вечеру в поле наведаться. Ты уж там, на своем дне рождения, не задерживайся.
Вот тебе и спросил...
Вечерняя дымка окутала небосвод. Предзакатное солнце осторожно дышало на хрупкий мир, где счастье от беды до беды, где нет того поколения, которое бы не проредила История, которую мы лепим как можем. Своими руками.
Дома я еще раз достал газету. Долго думал, куда бы ее спрятать так, чтобы дед не нашел. Какая-никакая улика. Пробежался глазами по тексту второй страницы:
О хлебном пайке для красноармеек
О критическом экономическом положении сообщено Отделу с ходатайством разрешить вопрос в положительном для семей кр-цев смысле.
Имеющийся в распоряжении Земотдела "вторяк" - пшеницу второго сорта - после очистки перемолоть и предназначить для выдачи. Выдачу производить Комкрасхозу и Собезу по долям, равным как взрослым, так и малым. Выдача должна производится в помощь той категории семей красноармейцев, которая подойдет под помощь из урожая общественного засева красноармейских полей.
О
Всех товарищей, не явившихся без уважительных причин на работу, оштрафовать на один миллион рублей.
Рассмотрен протокол за 479, предоставленный кварталом 12 на гр. Алексея Труфанова, категорически отказавшегося выполнять наряд по трудгужналогу (имущественное положение гр. Труфанова - зажиточный кожевник). Постановили: Вменить в обязанность гр. Труфанову внести 50 (пятьдесят) пуд. муки. В случае отказа привлечь к принудительным работам сроком на 3 месяца.
Предисполкома Крижевский. Секретарь Лабпарткома Гудсон.
Я спрятал газету за обложкой своего старого дневника и вышел во двор, чтобы еще раз поинтересоваться у деда:
– Что такое собез?
– Отдел социального обеспечения. Там где пенсию начисляют. Рано тебе, Сашка, думать об этом.
– Да я тебе про собез-з, - прозвенел я последнею буквой.
– Собез?
– задумался дед.
– Был, вроде, такой подотдел при комиссии по борьбе с дезертирством. Занимался обезземеливанием тех, кто прятал беглых красноармейцев. Надел отнимали, хлеб, что растет на полях, скотину, имущество. Штрафовали еще, лишали пайка. Не хотел брат на брата идти... а почему ты спросил?
– Непонятное слово попалось в учебнике по истории, - не моргнув глазом, соврал я.
– Ну, в том, что на будущий год...
– А-а-а, - протянул дед.
– Хорошее дело! Ты в самом конце посмотри. Там, где оглавление, должен быть список новых и редко встречаемых слов. Может, я и напутал чего. Давно оно было...
Глава 20. Все еще впереди
Перед сном я долго ворочался. Представить себе не мог, что за слова сумела найти Пимовна для моей безутешной бабушки? Чем успокоила? Вернулась она заметно повеселевшей. Ни тучки в просветленных глазах. Почти до полуночи сидели мои старики рядышком за столом, и ворковали. Только и слышно: стук, стук! Это дед разбивал ручкой ножа грудку пиленого сахара. И для себя, и для нее. Где добыли? Наверное, бабушка Катя подсуетила. Есть еще такой дефицит в магазинах Сельпо.
В неплотно прикрытой двери застыла полоса света. Тянется по домотканому коврику, до противоположный стены и вздымается вверх, к портрету отца. Мамку не видно, но я знаю, что она рядом и справа. Это самое последнее место, на свете, где они еще рядом.
Нет, повезло моим старикам с любовью. Она у них теплая, незаметная, как свет негасимой лампады. Потушить ее сможет только чья-нибудь смерть. И то вряд ли. А вот у отца с матерью совершенно другое чувство, имя которому страсть. Со скандалами, ревностью, ежедневным битьем посуды. И вместе трудно, и врозь грузно. Я же, в плане любви, совсем пролетел. Нет ее той, по-детски наивной, до бессонницы, со слезами в подушку. Смотрел на Соньку, смотрел. Хоть бы что-нибудь в душе шевельнулось. Холодная пустота. И кто я теперь после этого? Не пацан, а какой-то моральный урод. Когда же оно все закончится?