Христиане

Азановский Георгий

Он стремительно направился к высокой каменной ограде, отстроенной вокруг сенаторского особняка. Напарник-убийца и юноша со скрытым личиком последовали вслед за Кифой.

– Я чувствую богатый улов! – проговорил с хитрой улыбкой на своих губах напарник Кифы.

Ухмылка эта ничуть не красила его молодое лицо, покрытое, однако, некрасивой рыжеватой бородой. Своими худыми, волосатыми руками он ухватился за выступы в ограде и ловко начал перелезать через нее.

Кифа уже успел перебраться через ограждение и покинуть территорию убитого им знатного римлянина. Пугливо стоя возле стены, он то и дело

оглядывался, опасаясь появления какой-нибудь внезапной опасности.

– Трусливая шкура! – прошипел Кифа, когда увидел, что его старший спутник спускается со стены. – Тебе следовало вначале помочь мальчику! У него в руках наша нажива!

Оскорбленный таким образом напарник метнул на Кифу свирепый взгляд.

– Твой ягненок и сам может позаботиться о себе, – прошипел он в ответ Кифе, – если хочешь, помогай ему во всем сам!

– Он наш брат! Такой же, как и мы с тобой! Одной крови и одной веры! – вскричал Кифа.

Но он тут же успокоился, когда увидел, что их скромный юный спутник безопасно перебрался сквозь высокую каменную преграду, сохранив при этом все похищенные из богатого дома драгоценности.

– Ну вот, он здесь! – проговорил спутник Кифы. – Живой и дышащий, и на своих ногах. Ты рад?

Где-то поблизости раздался топот солдатских ног и звучные голоса римских солдат. Кифа приложил указательный палец к своим губам, приказывая обоим своим соучастникам замолчать. Слегка пригнувшись, он последовал на другой конец улицы, там, где царил совершенный мрак из-за тени стоявших плотной стеной двухэтажных домов городской знати.

Махнув рукой, он повелел своим соратникам быстро следовать за ним. Мальчик и мужчина преодолели освещенную ночными факелами улицу и мгновенно растворились в ночной темноте.

Стража ворвалась в дом сенатора Ахиллы, найдя его бездыханное окровавленное тело на испачканной кровати. Неизвестные убийцы всеми любимого в Иудее щедрого римского патриция бесследно растворились в густой и темной иудейской ночи.

Глава вторая

Ихтис

Песчаная пыль, жара и запах жареного мяса царили в этот знойный летний день на рыночной площади. Отовсюду раздавались неприветливые крики решительных торговцев и перезвон дорогой посуды. Люди в разных одеяниях, бедных и роскошных, с закрытыми и открытыми лицами, шагали в разные стороны. Кто-то молчаливо оценивал предлагаемый ему товар, кто-то бурно и отчаянно торговался с владельцем утвари или вкусной снеди. Был самый разгар дня, солнце нещадно жгло оголенные людские участки тела, а надоедливые жирные мухи оседали на лицах людей и открытой пище.

Кифа не любил посещать рынок, ему здесь все казалось слишком омерзительным. Он был убежденным верующим, и старался, в угоду своим наставникам, отказаться от любых искушений, которыми было так богато это злополучное место. Он был полностью предан своему братству и был готов пожертвовать ради своих братьев все самым дорогим, что было в его жизни. Кифа чувствовал себя почти святыми и безгрешным. Но только один порок, как он считал, отделял его от полной душевной чистоты.

– Кифа! Брат! – раздался голос позади него.

Как раз в этот момент Кифа прильнул к прохладной стене одного из небогатых домов, расположенных на краю рыночной площади. На мгновение он закрыл глаза, чтобы дать своему сознанию отдохнуть от удушливой жары и шума, царившего повсюду на улице.

Чья-то мягкая рука коснулась его плеча. Кифа обернулся. Рядом с ним стоял Давид – его вчерашний спутник в ночном рейде на дом сенатора Ахиллы. Его маленькие серые глазки тревожно бегали, а наглый рот был искривлен в уродливой усмешке.

– Молитва сегодня состоится, брат Кифа, – сказал Давид, разглядывая равнодушное лицо Кифы, – пойдем, брат, нас ждут…

– Ермон будет там? – тихо спросил Кифа.

– Именно он и собирает всех братьев из Йерушалайима, – ответил Давид.

– Тебе он велел быть особенно, – добавил он.

В темных глазах Кифы его собеседник прочел некую озабоченность.

– Ты знаешь, что он хочет мне сказать? – спросил он у Давида.

Тот озабоченно покачал головой.

– Нет, – как-то нервно ответил Давид, – но у меня есть некая мысль по этому поводу, и я знаю, с чем может быть связано его особенное приглашение…

Кифа на минуту смутился. Он разгадал ход мыслей своего собеседника. Молодые люди обернулись по сторонам, стараясь проверить, не подслушивает ли кто-нибудь их тихий разговор. Залитая солнцем и покрытая густым туманом от песчаной пыли улица была полна людей, уходящих и идущих в сторону кипящего торговлей рынка. Кто-то из прохожих оборачивался в сторону двух мирно беседующих юношей в черных одеяниях, удивляясь схожести в их одежде. Однако этот сиюминутный интерес мигом пропадал, когда прохожий начинал чувствовать запах благовоний исходящих от рыночных прилавков. Он быстро забывал о двух нелепых юнцах, стоявших в своей черной одежде на краю улицы, и спешил как можно скорее попасть в царство торговли и пьянящих ароматов.

– Тебе лучше молчать о своих нелепых догадках, брат, – грозно сказал Кифа Давиду, когда убедился, что никто за ними не наблюдает.

– Я желаю тебе блага, брат. – таинственно усмехнувшись, ответил Давид, – Я прекрасно понимаю, что может погубить тебя и твою душу.

– Вот и молчи. – грозно произнес Кифа, в упор глядя на своего соратника.

Давид ничего не ответил, но противная улыбка сошла с его губ.

– Теперь идем, – сказал Кифа, – если сам епископ Ермон желает меня видеть, значит так угодно ему и Всевышнему.

Давид лишь слегка кивнул головой и медленно пошел вслед за Кифой вниз по широкой улице, прочь от шумного и многолюдного рынка.

Они шли немного поодаль друг от друга, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания прохожих. Городские улицы были наполнены народом. До Кифы и его спутника периодически доносились слова, которые больше всего теперь волновали жителей всей провинции. Чувствовалось, что Город очень хорошо знал о вчерашнем страшном убийстве римского сенатора, и теперь с нетерпением и испугом ожидал реакции римлян. Однако повсюду, от дома к дому, среди иудеев царствовали одни слухи и догадки относительно реакции властей. Все знали лишь одно – кто убил. О, эти ненасытные фанатики, имя которых старались не произносить, стали бедствием не только для римских властей, но и для самой провинции. Эту огромною секту ненавидели многие, но еще больше ее боялись.