Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
Как будто оживает Давидов портрет Жюли Аделаиды Рекамье (семьдесят пятый зал Лувра, слева от входа под потолком). Тот же вытянутый овал лица, волевые скулы, каряя глубина глаз, длинные красивые руки, приоткрытая раковина кистей. Притягивает, но ничего такого не обещает. Опытная, ответственная женственность.
После фуршета с изобретательно-изобильным каскадом закусок, живописно расставленных в угловой комнате (Лина сфотографировала многоярусный натюрморт), по Евиному «Начнем!», сопровожденному негромким хлопком, все дисциплинированно рассаживаются в большущей комнате. И расхристанная богема чувствует реальную власть, ей подчиняется…
Неужели дальше на Салоне пойдет все, как на обычной научной конференции? Вкрадчивый голос Василисы, основной докладчицы, шелестит в общем-то, не мешая переключаться на свое.
Правда, у Лины иногда все же подергивает нервы: вспоминается, как эта самая прилизанная Василиса отказалась заступиться за подругу на тяжелом процессе, который против Лины и ее подельников два года назад учинила машина власти. Со всей своей охренительно охранительной силой перекинулась от сбережения коммунистических идеалов на защиту религиозных. Чиновники посчитали кощунством, в частности, и Линин коллаж, на котором ходоков принимает Ильич с лицом Христа под нимбом. Правда глаза колет. Одну икону заменили на другую, а на самом деле у них, у властей предержащих, ничего не изменилось. Сколько ни стоят их главари со свечками под глазом телекамер, святее не становятся.
Да ну ее, Василису! Принять муки за други своя способен не каждый. Хотя Ева, например, свидетельствовала со стороны защиты. Темпераментно и эффективно. Доходчиво объяснила, что такое гротеск в искусстве. Говорила «за», будучи в душе против идеи выставки. Заступилась за подругу. Человек важнее взглядов на искусство.
А Василиса, которая дневала и ночевала у них с Матюшей, пока в сутолоке не выудила себе мужа (кстати, совсем не бездарного фотографа – Георгий уж точно ее поталантливее), даже не показалась ни на одном из изматывающих душу заседаний… Святоша…
Ладно, проехали…
«Экономика души» – так называется сегодняшний гладкий, плавный проект-проспект, зачитываемый аккуратненькой Василисой.
Никто не встревает, не перебивает. А с чем спорить? Грамотное и обширное изложение. Салат из Оливье Клемана, Делёза и Хоружего. Реферативный она человек. Нет даже попытки нанизать чужие толковые цитаты на шампур собственной мысли.
Скоро ли конец этому нудежу? Регламента нет… Как угадать? Хоть бы прочитанные листки отделяла, так ведь нет – подкладывает снизу, возвращая в нетонкую стопку.
Неужели никому здесь не скучно? Вроде нет. Вон на отшибе Пол, муж Евы, вытянул ноги, откинулся на спинку кресла и время от времени прикладывается к бокалу с вином. Большому сосуду уютно в широкой мужской ладони.
Им всем не скучно… Во всяком случае, никто не похрапывает… Недовольство не выдает себя ни звуками, ни морщинами на лбу или в носогубной части лиц. Терпеливые люди собрались…
Лина оглядывается украдкой – ищет хоть какой-нибудь циферблат. Ни одного нигде. Тогда она кладет левую кисть на колено так, чтобы незаметно выпростать запястье из-под манжета и подглядеть время. Ого… Пятьдесят пять минут прошло с начала Василисиного монотона, хватит бы уже…
И сколько еще ждать? Лина наклоняется в сторону докладчицы. Черт, страницы не пронумерованы.
Наконец звучит вожделенное:
– А в заключение…
А в заключение Василиса читает собственные некороткие вирши, и Лина с облегчением присоединяется к аплодисментам. Беззвучно постукивает ладонью о ладонь. Поощряет, даже и не лукавя: стишок прозвучал неплохо.
Тут Ева без каких-либо характеристик выпускает на арену мало кому здесь знакомую девицу с претенциозным именем Криста – фамилию Лина не расслышала.
– Важный аспект современной экономики – умение продать… – начинает рыжая, потупив взгляд.
Казенщина! Неужели эти ничейные штампы она еще и заранее заготовила? По бумажке читает? Хм, нет… Тогда в чем дело? А, наверное от стеснения старательно выговаривает слова, совсем неиндивидуальные.
Но вот по чужим конструкциям, как по доскам, эта Криста выходит на чистую воду собственной мысли:
– Общество потребления покупает не только нефть, но и красоту. Они имеют в виду гламур, но это же и красотапо Достоевскому. Кра-со-та… – Криста поднимает голову и попадает прямо в глаза Лине: – Помните, в пятой главе третьей части «Идиота»… – улыбается она доверчиво, без подвоха. – Ипполит, очнувшись от прилюдной дремы, бормочет: «…князь утверждает, что мир спасет красота!.. Какая красота спасет мир! Мне это Коля пересказал…»
Лина кивает, мол, конечно, помню. Быстро и несколько раз, как китайский болванчик. Приятно, когда тебя записывают в знающих. Лестно числиться образованцем. Хотя в сознании брезжит лишь то, что зацитированная фраза в романе произносится не от авторского имени. Вообще-то была уверена, что Мышкин ее изрек…
– Вот именно что пересказал… – Кристины голубые радужки заискрились.
Небо и солнце. И смотрит она уже не только на Лину – на каждого глядит. Не глазами, а внутренним зрением. Называется: душа с душою говорит. Рыжее платье содокладчицы, ее улыбка (под рыжей же челкой и над глубоким, но не вульгарным вырезом) светят всем, кто пришел. Без разбора, из вежливого доверия хозяйке: не могла же она звать в свой дом кого попало.
Лина мысленно прикидывает на себя чужую эффектную одежку. Цвет, пожалуй, подойдет к ее брюнетистости, а вот силуэт… Балахонно получится. Надо пополнеть. Вон девушка какая налитая…
Лину так и подмывает встать с глубокого синего кресла, выбранного ею за яркость обивки, за удобство, за положение – далеко от мужа (Матюша не любит, когда она к нему липнет) и в центре, возле низкого стеклянного стола, на который удобно пристроить полный бокал. Она поддается прихоти – встает, пятится в самый дальний угол комнаты, упирается задом в подоконник и, глядя в видоискатель «Кодака», нажимает кнопку. Присваивает мизансцену.
Девятнадцать человек в кадре – смотрятся как один. Кажется, будь техника посовершенней, и увидишь силовые линии, связывающие каждого с каждым. Человек сам по себе и вместе с другими. Одновременно.
Нет тут ни гуру, ни зомби.
Пусть на миг, но у Евы получилось создать новую общность.
И речь содокладчицы не становится звуковым фоном, смысл ее отпечатывается в сознании.
– Ипполит, цитируя князя Мышкина, уподобился Левию Матвею, который неверно записывал за Назаретянином. «Мир спасет красота… какая красота спасет мир!» – без напряжения и какого-либо смущения копируя горячечную речь Ипполита, повторяет Криста. – Достоевский ни разу не поставил «красоту» в начало фразы, строчной буквой демонстрируя: Ипполит не понял, что князь имел в виду отнюдь не абстрактную красоту. Мышкин не мог всуе употребить главное Имя. Не случайно Достоевский пишет: «Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему». И слог библейский. Ведь Бог есть Красота. Об этом размышлял Оливье Клеман, упомянутый Василисой, об этом же говорит и не упомянутый пока Дионисий Ареопагит. Именно эта Красота, а не глянцевая, не эстетская спасет мир.