Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
И вот вспоминается Криста.
«Она или мой дом?» – переспрашивает себя Ева.
Пожалуй, живое интересует ее больше материального… Вспомнила – звоню.
– …Кажется, Гера сфотографировал моего отца… Или кого-то, очень на него похожего… – вместо «здрасьте» задумчиво извещает Криста.
Будто случайно подключилась к ее мыслям…
Слушая Кристу, Ева комментирует сама для себя и не вслух, конечно.
Надо же, Гера… Значит, все-таки на женатика указала ей судьба. Василиса его просто так не отпустит…
Не то чтобы Ева была на стороне мужчины… Нет, против Василисы она не имела ничего такого уж особенного. В детстве еще поняла, что никакой другой человек (кроме бабушки) не может так тебя знать, так стоять за твои интересы… Так что деление на плохих и хороших – просто глупость. По сравнению с тобой самим все – хуже.
У Кристы должно хватить ума не вступать в борьбу с законной женой. Пусть Георгий сам действует. В процессе отделения и он себя лучше поймет, и Криста рассмотрит, что к чему, то есть кто к кому… Павлуша вон тоже был женат, но у него простой случай – давно уже жил параллельно, душой к жене не прикасался. Может, и Георгий…
– Мы сейчас на Тверской, на задворках… Где Гера сделал портрет… Ищем отца… Извини, больше ни о чем думать не могу. У тебя все в порядке? – спохватывается напоследок Криста и, дождавшись «да, все отлично», отключается.
О каком отце речь? Ева сосредоточивается, стараясь не хмуриться: лишняя помятость ей ни к чему. Хорошо хоть с помощью рукастого косметолога удалось справиться с поперечной морщинкой на переносице, которая с юности делала ее непомерной гордячкой.
Интерес к Кристе, тяга к ней пока не распространялись на ее родственников… Линка, кажется, упоминала, что у Кристы когда-то давно пропал отец… Кто он, этот Иосиф? А мать? Мать вроде жива…
Громко втянув в себя ионизированный воздух, Ева физически чувствует, как вдруг взял и расширился круг ее забот: больше стало тех, о ком она думает, за кого хоть как-то отвечает.
К морю, к морю! Там отстоится, почему Кристины поиски так ее взбудоражили.
Солнце припекает… Скинуть, что ли, курточку? Сюда бы плетеное кресло-домик, из тех, в каком композитор Густав фон Ашенбах наблюдал за красавцем Тадзио. Нужна защита от ветра, довольно прохладного. В огородке можно раздеться до плавок и загорать, запасаться солнечной энергией…
Ну да ладно, нет – и не надо. Все равно хорошо думается только на ходу.
Она же видела Герины снимки. Что ему посоветовала, то он и сделал. Даже лучше… Лицо одного старика без натуги всплывает в памяти. Несломленный, самодостаточный. Как будто всматривается в тебя… Следишь за его взглядом, и очи поворачиваются внутрь: что-то про себя вдруг начинаешь понимать…
Ева замечает у парапета длинный прутик, бежит за ним и, вернувшись к плеску воды, на сыром песке набрасывает контуры мужского бородатого лица. Бледную копию с оригинала тут же слизывает несмелая волна. Не жаль.
Вот если б в семье не было безапелляционного табу на изобразительное искусство… Кто-то из бабушкиных подруг (зло часто находит лазейку в самом близком окружении) настучал, что у деда в Петрозаводске есть вторая семья, а сын, ровесник их общей дочери, уже отличился как художник. Бабушка в тот же момент выгнала мужа из дома и подчистую стерла его из своей жизни. До такой степени рассвирепела, что пошла в паспортный стол и, переписывая дочь на свою фамилию, превратила ее из Ольги Оскаровны Преображенской в Татьяну Дмитриевну Ларину. Недолго думала. Русская литература подсказала имя. Ева предпочла бы Наталью Ильиничну Ростову. Не для матери – для себя, конечно.
А что там у Кристы сейчас? Тянет ее к униженным и оскорбленным… Он изгнал духов словом и исцелил всех больных… взял на Себя наши немощи и понес болезни…Вряд ли у Кристы есть иммунитет к чужому несчастью… Она, правда, не одна, Георгий рядом… Но из него еще тот защитник…
– Алло, ты как? – Ева прижимает телефон к уху и отбегает от моря, чтобы говорок волн не мешал ей слушать Кристу. – Нашла… Он тебя узнал… – повторяет она для поспевающего за ней Павлуши. – И что же ты собираешься делать?..
Закончив разговор, Ева смотрит в окошечко мобильника. Какой сегодня день? Сколько им осталось тут прохлаждаться? Сможет ли она отсюда подстраховать подругу? Ну, привезут они старика сейчас в Кристину квартиру, отмоют, накормят, оденут. Что дальше-то?
Вообще-то все не так уж худо…. Криста вернется к Еве, а ее отец – если это он, если простаков не накалывают… – отец поживет пока в привычном ему одиночестве в Кристиной халупе. Адаптируется…
– Или надо было разрешить поселить его в моем доме? – вслух рассуждает она. Не Павлушу спрашивает, а сама себя. – Но Криста об этом и не заикнулась…
Надо бы помочь… Но может ли она?
Хоть одним глазком посмотреть бы на них… Была бы рядом – тело бы само сообразило, что делать…
– Да что же ты так взбаламутилась! – одергивает себя Ева. – Взрослые люди, сами разберутся…
Лишь в баре удается утихомирить возбуждение. Три порции виски безо льда нисколько не пьянят, но хотя бы проясняется: срываться с места незачем.
Поздно вечером Ева все-таки набирает свой домашний номер. Почти въяве видит и слышит, как долгие гудки заполняют пустой двухэтажный дом. Криста осталась со стариком.
Отняли камень от пещеры…
Криста
Он не вспомнил… Отец ее не вспомнил.
Пока?..
Нужно сейчас же переключить мысли с будущего, абсолютно неясного… Ну, хотя бы на то, что уже случилось. Иначе не заснуть… Тем более что силовые линии в квартире незнакомо перестроились. Гера за стеклянной дверью в холле, на раскладушке. Смирно лежит, не ворочается. Устал-уснул?
Как только довезли отца, Криста сразу предложила Гере ехать домой. Поуговаривала даже. Мол, справлюсь… О нем заботилась. Доброта – та же энергия. У себя отнимаем, другому отдаем… Обычная самоотверженная вежливость…