Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
Долой культурных (в обоих смыслах – и образованных, и тех, кто пишет об искусстве) обозревателей… Если упоминают о книгах, театре, кино, то в основном с точки зрения рынка: закрываются издательства, продажи падают, производство фильмов сокращается… (Опять начинаем маршировать по одному широкому шоссе с плохим покрытием. Куда? Уж точно не туда, куда входят узкими вратами.)
Зато Криста теперь не белая ворона, а просто одна из многих… Легче от этого?
Вроде да…
Неприятности становятся и вовсе невесомыми, когда на редкой теперь премиально-литературной тусовке к ней с детским жестом – перекрещенные указательный и средний пальцы на обеих руках – оборачивается сановная культуртрегерша. Дама высокая, веселая, свойская. Мол, за тебя болею. Вот-вот объявят имя лучшего журналиста, пишущего о литературе. А когда звучит фамилия бабушки советской критики, гренадерша демонстративно встает, подходит к Кристе и лихо звенит на весь зал: «Пошли выпьем!» Мол, это и мой проигрыш.
А приятности только начались. Матрона-лауреатка специально подходит – сказать, что перестала читать газету, раз Криста там больше не печатается. И еще много слов, настолько лестных, что Криста даже мысленно не повторяет их без четких кавычек.
Герин звонок, первый на сегодня, раздается как раз, когда она ступает на лестницу к нижнему фойе, где фуршет. То есть ничто и никто не мешает ей отойти в сторонку и поворковать. Надо же, как он умудряется почувствовать, когда удобно вклиниться в Кристину жизнь.
Скоро, совсем скоро он возвращается.
Влюбленная женщина как будто медом намазана…
Не успевает Криста сообразить, где тут, в кишащей полутьме, дают утолить жажду, как холодное стекло прижимается к ее правой щеке: таким «поцелуем» с ней здоровается Эрик.
В руках у нее оказывается бокал белого вина, а хотелось воды… Отказаться? Решит, что отталкиваю. Но никого не хочется сейчас задевать. Криста делает глоток. Не жалко потратить на Эрика немного от того большого капитала радости, который она только что скопила.
Жажда донимает, и Криста не замечает, как осушает одну порцию, другую. Эрик отлепляется от нее лишь для того, чтобы обновить выпивку.
Говорит только он.
Кристе немного стыдно. Мысленно-то она с Герой…
Вроде как обманывает сейчас Эрика…
В извинение она преувеличивает внимание не только к тому, что он говорит, но и как бы поддается его явному флирту. Чуть больше улыбается, не отводит взгляда, когда он долго, по-мужски смотрит в ее зрачки… Он подносит к ее лицу малюсенькое канапе, и Криста послушно раздвигает губы…
Чем больше пьешь, тем проще подыгрывать партнеру.
Из прокуренного туманного месива материализуется Василиса. Подходит справа, теснит Кристу. Обращается только к Эрику. Что-то про презентацию в Лондоне. Обычные слова говорит полушепотом, очень интимно. Берет его под руку и уводит в сторону.
Он улыбается, оглянувшись, говорит: «Я сейчас…», но не перечит, не сопротивляется. Дело прежде всего.
Летят на ярмарку. Кольнуло: Василиса вместо меня…
Но сейчас она помогла.
Куда бы завела эта хмельная покорность, если б Василиса не умыкнула Воронина?
Отдых нужен
Ева
Солнечный луч, наконец отыскав брешь в обороне спальни, как меч вонзается в дрожащее Евино веко, и так уже готовое открыться. Не подчинившись его команде (не бессловесный же она бутон, чтоб реагировать на простой тычок), Ева крепко зажмуривается, выпрастывает правую руку из-под одеяла и вслепую шарит рядом. Пусто. Павлушка уже встал.
И мне пора?
Ева сладко потягивается… Ноздри улавливают кофейную терпкость. Завтрак готов…
Хорошо…
Улыбка раздвигает губы, а глаза Ева нарочно не открывает: не хочется сейчас рассматривать множество дел, которые требуют ее участия. Только начни… Стаей налетят. Не заклюют, конечно, – она им не позволит, но радость подпортят.
А что, если сегодня – ну их всех! Не думать, не делать… Лечь на спину, расслабиться – и пусть жизнь несет. Надо же и ей иногда давать волю…
Ева сбрасывает одеяло, выпрямляет раздвинутые ноги, руки закидывает над головой. Прохлада, напущенная через открытую форточку, покрывает пупырышками нагое тело.
– А теперь руки в стороны, ноги вместе… – с порога звучит негромкий Павлушин баритон. – Витрувианский человек с рисунка Леонардо да Винчи. Витрувианская женщина… Канонические пропорции…
И словом ласкает, и голосом, и…
Его губы щекочут большой палец левой ноги, потом поднимаются по голени вверх… Как будто лежишь на берегу океана – волна нежности накрывает своим телом, согревает и заслоняет от злобы дня…
Но уже за завтраком, довольно поздним, эта самая злоба врывается в Евин дом. Василисин звонок, как троянский конь, напичкан всяким негативом. Но выдает она его не сразу.
Вначале вполне интеллигентно и даже сердечно сетует на разлуку, приглашает выпить эля в ирландском баре «Роза Азора»…
Первый прокол: набивается в подруги, а не запомнила, что Ева терпеть не может пиво и всякие там английские его модификации.
Затем у Василисы – мутноватая информация об интервью Матвея. Вдовец разговорился в прямом эфире швейцарского ТВ. Упомянуто было на тассовской ленте, а она для подруги расстаралась, из Интернета скачала полную запись.
– Кажется, он и твое имя упоминает…
– И что говорит? – в лоб спрашивает Ева.
Прижатая к стенке, Василиса признается, что не знает. По-немецки не разумеет, надеялась на синхронный перевод. Сделанный Евой.
– Не стану я в этом… копаться! – твердо обрывает Ева.
Дело же сделано. Эфир испачкан. Матвей объявится – разъяснит, а нет… На нет и время тратить нечего.
Другая бы на месте Василисы поджала хвост, хотя бы смутилась… Не она. Как ни в чем не бывало принимается расхваливать отдых дочери и мужа. Бывший советский санаторий. Стоит копейки по сегодняшним меркам, а сервис, медицинское обслуживание, ресторанная кормежка – все на уровне лучших пяти звезд. И главное – на огромный пятиэтажный дворец – пять-шесть отдыхающих и куча вежливой прислуги. В уик-энды иногда приезжают группы, позаседают пару дней и смываются.