Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
Легкий разговор порхал с одной темы на другую. Один раз, правда, запнулся, но устоял.
Ева только что рассказала, как отец по секрету от мамы познакомил ее со сводным братом. Не подготовил никак, с бухты-барахты пригласил третьеклассницу в кафе и представил ей пятилетнего бутуза. Понадобилось время, чтобы смыть с отца клеймо «предатель» и снова его полюбить, а с незваным братцем хоть как-то сдружиться. Конечно, получилось, но…
– Я откровенничаю, а ты насчет себя помалкиваешь, – резонно упрекнула Ева.
У Кристы же комок в горле. Если б просто увидеть сейчас отца… Пусть в другой семье, пусть нищего, оборванного. Только бы убедиться, что жив…
Этой тоской не поделишься, да и Ева в общих чертах знает мою историю…
Когда заоконная темнота начинает светлеть, как будто кофе разбавляют молоком, Криста кладет на стол левую руку и не украдкой, а выразительно глядит на запястье. Пятый час утра…
Решительно разошлись по спальням.
Криста еще успевает удивиться: спать совсем не хочется, – и тут же проваливается.
Очнулась засветло, конечно, раньше Евы. Спокойно постояла под душем, оделась, поставила кофе, и тут телефон затрезвонил. Снимать трубку или нет? Не хочется подсматривать за чужой жизнью. И Криста терпит, дожидается тишины.
Минут через пять скрипит лестница. Ева, обернутая в длинный шелковый халат, томно-сонная, заглядывает на кухню:
– Как вкусно пахнет… Который час? Я сейчас пописаю, и выпьем кофе. Если минут через двадцать стартуем, то я на лекцию не опоздаю…
Зачем было искать?
Василиса
Герку сплавила, а спокойствия нет. Нехорошо уезжал.
Василиса даже не подозревала, что он может быть таким упертым. И голос прорезался. Ему бы на клиросе петь. Раскатистый бас, идущий из самой глубины:
– Никуда-а-а не пое-е-е-ду-у-у…
Как будто в мужнино нутро заглянула. Увидела там незнакомого человека…
Пришлось малютку Милютку натаскивать. Умничка моя приковыляла к папаше, обхватила его за ноги и уставилась снизу вверх голубыми глазищами. Крошка, а взгляд… «Мой милый, что тебе я сделала?»
Только после этого Герка согласился отчалить с Милюней и нянькой.
Но что его тут так держит? Почему взбунтовался?
Первая мысль – вдруг кто-то стукнул про меня?
Да нет, с газетными же он вроде совсем не общается… А только там, в этом стеклянном кубе, как в шкатулке, спрятана пара иголок, которыми можно проколоть ее семейную ауру…
Мобильник бы его сейчас проверить! А что – вполне мог забыть дощечку.
Василиса набирает номер мужа и прислушивается: не зазвонит ли поблизости? Нет. В доме тихо, если не считать визга дрели, долбящей бетон где-то по соседству. То сверху, то сбоку. Притерпелась. Многие теперь судорожно вбухивают деньги в ремонт жилья. Вложение капитала…
Абонент недоступен. Ну и ладно. Для контроля есть няня со своим мобильником. Даже успокаивает то, что Герка не изменил привычке отключать связь. Фотограф…
Василисины губы кривятся…
Обслуга, а туда же, в мыслители, которым, видите ли, необходима полная, никем не прерываемая сосредоточенность…
Василиса тянет руку, чтобы вернуть мобильник на полку в коридоре – обычное место, куда она почти рефлекторно выкладывает телефон, переступив домашний порог. Кладет даже прежде, чем раздеться: именно здесь его слышно отовсюду. Не пропустишь звонок, и не надо метаться по квартире, чтобы обнаружить, откуда зовет сексуальный голос Джо Кокера.
Не успевает разжать ладонь: мобильник начинает трепыхаться, и от слов «My father’s son» внутри Василисы приятно екает: Герка, наверное, увидел ее номер и вот откликается! Мой муж, мой…
Не посмотрев на экран, медовым голосом, почти не наигрывая, она говорит:
– Да, солнышко…
– У тебя новый репертуар? Любопытно… – отвечает ей тенор с визгливо-бабскими обертонами.
Патока мгновенно загустевает и летит камнем в не сразу опознанного Ефима.
– Какого дьявола!.. – бесится Василиса, но, опомнившись, меняет тон.
Сдерживаемая ярость еще больше распаляет партнера, он настаивает на встрече.
Нет, невозможно! Приходится придумать высокую температуру, чтобы никуда сейчас не ехать. Еще и жертва, которую она приносит мужу. Сойдет за доказательство верности…
Ну, конечно же, узнай Герка хоть что-то про Ефима или про манипуляции с рецензией, вполне невинные, – он бы тут же пристал, пытать начал: было – не было? Простодушный дурачок… Разве так дела делаются… На любой допрос с пристрастием у нее есть отмазка: оговаривают завистники. Никто же свечку не держал. Ефим уж точно молчок. На менеджера его ранга можно положиться: не будешь держать язык за зубами – мигом вылетишь из кресла.
Значит, совсем худо…
Не во мне дело…
Придется выяснять, кто это собирается мужа увести. Которая посмела?!
У самой не получится – найму надежного человека. Выследит. Ни за что не допущу, чтобы Эмилечка, как я…
Как я?
Первого сентября первого класса отчим с ведома мамы признался, что Василиса ему неродная. Рухнул детский мир. Но сделано было по необходимости: школа-то у ребенка элитарная, то есть с детьми повышенной жестокости. «А ты знаешь, кто твой настоящий папа?» – уже второго сентября сладенько так спросила соседка по парте, доставая из ранца тетрадку.
Василиса знала.
И тот, кто родил, и тот, кто воспитал, – люди небезызвестные. За их счет до сих пор отличаются журналисты. Да и некогда эмигрировавшие кореша цепляются к обоим, чтобы выбраться из заграничного захолустья в столичное медиапространство.
Имя отца в семье было и есть – табу.
А сам папенька, он-то что? А у него как будто вырезали тот участок мозга, где концентрируется память о ребенке. Никогда ни одного шага навстречу. Говорят, что и правда у него с психикой не все в порядке – чем он старее, тем чаще новая жена, какая-то по счету, запирает его в психушку.