Христос был женщиной (сборник)
Шрифт:
– Я тебе на мыло сейчас скину весь репортаж, – командует ушлая приятельница и отключается.
Ни о чем не просит, никаких условий не ставит… Праведный гнев в жанре «не могу молчать»? Может быть… Не все же журналисты циничны, расчетливы…
В любом случае надо возвращаться домой и включать компьютер.
Пройдет ли такая обличительная тема в нашей респектабельной газете? Как вырулить ее в приемлемом духе?
Задумавшись, Криста ступает на проезжую часть дороги, отделяющей луг от ее дома, и вдруг слева прямо на нее несется синий джип.
Ну да, признаю: нарушила… но и водитель ведь не притормаживает.
Рывок – и Криста допрыгивает до белой разделительной линии посреди дороги. Взгляд направо – оттуда прямо на нее летит другая нервная машина. Криста руки по швам, вжимает живот, стараясь превратиться в плоскую доску, чтобы ее не задели рычащие чудовища. Вихрь, тепло… Уф, пронесло!
Когда-нибудь меня так возьмут и переедут…
Из прихожей, чуть помешкав, Криста направляется на кухню, а не в кабинет. Чтобы не сразу к компьютеру. Чтобы оттянуть момент включения в работу: ведь только загудит вентилятор в блоке питания – и ты уже на службе. Нет-нет, вкалывать совсем не противно, почти всегда… ну, чаще всего – захватывает, но все-таки…
Собиралась же о себе подумать… Поставить себя в центр своей жизни… Придется отложить…
Чайник бурчит, но все никак не щелкает. Не утерпев, не дождавшись закипания, Криста бежит в другую комнату, кланяется столу, чтобы нажать кнопку на сером вертикальном ящике. Включила машину и снова на кухню.
Живой, плюющейся водой ополаскивает заварочный чайник, встает на цыпочки, чтобы достать с висячего шкафчика черную жестянку с дарджилингом, купленным в знаменитом «Фортнум энд Мэйсон» для особых случаев. Необычные, кайфовые еда-питье – один из несложных способов переиначить то и дело наскучивающую рутину. Какая-никакая, а все же драматургия жизни.
Если не получилось сделать центром и смыслом сегодняшнего дня удовольствие полной свободы, полной отключенности от всего внешнего, то пусть останется хоть приятный фон. Сложный вкус, бодрящий запах, насыщенный цвет обжигающе свежего чая…
Ну что ж, посмотрим…
Криста приступает к работе в самом ровном расположении духа. Иначе нельзя. Иначе – теряешь объективность, сужаешь взгляд. Не доберешься до подноготной, не влезешь в кишки проблемы. А именно такое проникновение – закон газеты, обеспечение ее звучного бренда.
Смотрим непредубежденно.
«Шик-муар с мармеладом»… Недавно подслушанное выражение приходит в голову, когда камера фланирует по широченным лестницам и многочисленным залам ресторана «Три апельсина» на Тверской, открытого в особняке елизаветинского фаворита. Своими глазами бы поглядеть…
На миниатюрном экране не кажутся таким уж жутким преступлением готовые аккуратные новоделы, старинные и не очень особняки, по-подарочному обернутые в зеленую сетку.
Недавно в Питере пробиралась задворками Гостиного двора к своему отельчику. Путь срезала. Каблук застрял в выбоине и покорябался, известкой испачкала подол черной миди-юбки, пыль осела на бейсболку. Пыль веков… В стенах шатаются голые кирпичи – словно на тебя скалится однозубый рот смердящего, оборванного бомжа. Из обозленных… Тяжелая капля стукнула по щеке. И захлестало. Криста тогда впрыгнула в галерею, под крышу, и из-под чистой небесной влаги угодила прямиком в зловонную лужу. Застой…
Короткий ливень не дезинфицировал воздух, вернулась особенная летняя вонь, что помутила разум не одного Раскольникова. Да, Петербург – тот, что за показушным фасадом, – не сменил отвратительный и грустный колорит, запротоколированный Достоевским.
А тут, на экране – ровный, выложенный плиткой тротуар возле отремонтированной двухэтажной усадьбы. И в дождь не страшен для обуви.
Естественная борьба старого и нового… Для газеты – ничего такого уж экстренного, жареного.
Криста подумывает, не нажать ли на «стоп»…
Но вот появляется высокий старик в блекло-бежевом драпе и залатанных ботинках… Со спины так похож на отца…
Камера наконец схватывает его лицо. Нет, не он. Овал более вытянутый, глаза близко посажены… Несуетливо ведет корреспондентку к дому, из которого его выселили на окраину. Уступил силе. Но осанка! Позвоночник прямо держит. Может, и папа не сломался…
И вдруг – явно неожиданно для снимающих – в кадр вваливаются два плотных высоких бугая в черных костюмах с синтетической искрой и рукой закрывают объектив: нельзя! Частная собственность. Оттесняют потомственного москвича, не пускают на этот самый тротуар.
Дальше – больше… Один из лощеных олигархов-застройщиков безэмоционально констатирует: в этом городе, если ты не получаешь несколько тысяч долларов в месяц, тебе нечего делать… Мол, валите отсюда. Москва не для бедных.
В этомгороде, в этойстране. Не в нашем,не в моем.
Как же они проговариваются! Завоеватели… А мой шеф крысит зарплату… Значит, они и меня прогонят, раз у меня таких денег нет? – закипает уязвленная Криста.
Фильм все не кончается… На экране – коренастый Матвей. Выступает как историк культуры. Криста радуется знакомцу и делает погромче. Он говорит про главного московского начальника по строительству: «Я отношусь к нему с уважением… Обаятельный человек, мы с ним обедали, ездили по Венеции, и он простодушно заметил про тамошние палаццо: „Сплошное гнилье, больная кладка, все отваливается… Сюда бы Главмосстрой! Мы бы все тут напрочь снесли и сделали из дряхлой Венеции конфетку“. На полном серьезе говорил. По всем параметрам вкус этого человека более значим, чем мой».
Матвей держит ровный тон, на лице – полуулыбка, руки в карманах, как в заключении. Чтобы не дергались? Лишь плечи то и дело вздымаются… Дескать, безобразие, но что тут поделаешь…
Отстранился. Умыл руки.
А Криста стервенеет и начинает действовать. Первый бросок – именно к Матвею. За инсайдовской информацией, как говорится.
Без утреннего Лининого звонка она вряд ли бы решилась обратиться за помощью к ее мужу. Тем более что пересеклась с ним всего-то несколько раз на Евиных Салонах, там не была ему внятно представлена и до вчерашнего дня даже не подозревала, что Лина и Матвей как-то связаны. В разговоре с Евой прояснилось, а так – откуда было догадаться? Фамилии разные, вместе ни разу не пришли, все порознь…