Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
Но близко уже было то время, когда вновь пришлось им доказать способность свою творить чудеса.
Пришли они в горячий вечер в деревню Збланы, что возле Немана, и увидели, как лежит посреди улицы и перекатывается в пыли с боку на бок богато одетый человек. А над ним квохчут две бабы, одна постарше, другая помоложе. И зовут они его: «Лазарь! Лазарь!» — а тот только: «Жел-лаю пом-мирать. Отвяжитесь!».
— Лазарь! Это же я, Марта! А Божечки мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли помирает? Марылька, поддержи
— И помру, — сказал Лазарь и хлопнулся в пыль.
И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и заголосила:
— СпасителюдидобрыепотомучтопомербратнашЛазарьизгородавернувшись — и осталисьмывдвоёмссестроюсиротьшесчастныеинезащититнасникто!
А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, чудной прелести деревенскую женщину. И улыбнулся.
— Лазарь, брат наш, умирает, — сказала она. — А ты кто?
— Я? Я Христос. — И он склонился, и приподнял голову лежащего. — Лазарь... Восстань, Лазарь.
Лазарь, услышав это, открыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а сбоку, над горизонтом, весело скакал тёмно-багряный серпик луны.
— Солнце обратится во тьму и луна в кровь, — шепнул он.
— Лазарь, это я, Христос.
— Христос? Пане Боже, в руки Твои отдаю дух мой.
А потом возникли перед ним два Христа... Потом ещё два... Сорок... А за ними — неисчислимое количество апостолов.
— Легионы Господни, — сказал он, и упала его голова.
Тогда Мария, сестра Лазаря, начала горестно плакать и стонать, а Марта, ломая руки, заголосила:
— АсказаливцерквинексмертиболезньэтанокславеБожьейпустьпрославитсячерезнеё-СынБожии-ий... ВотвидишьПанеБожебылбытытутнепомербыбратмо-ой...
— Не умер, но спит. Где здесь ближайший колодец?
— Там, Пан мой! — И Марыля показала им в овраг, заросший кустами.
— Хорошо, — сказал Братчик. — А ну, Иаков, Филипп, Богдан, берите его за белы руки, несите за мной.
А колодец тот был удивительным. Песчаный, взятый в сруб, весь под крутым склоном. Падала в него вода тоненьким, прозрачным, как стекло, ручеёчком из трубочки болиголова, вставленной просто в жерло.
И посадили они Лазаря в колодец по шею, так, чтобы ручеёк падал ему на голову, а сами отошли и стали ожидать Божьего чуда.
— Ты откуда узнал, что пьяный? — спросил Филипп из Вифсаиды. — Я... эва... ни за что б не догадался.
Юрась потянул носом:
— Да это и отсюда слышно. Сливянка... Мёд... Ржаная водка.
— Пригорелая. — Иаков собирал стебли лопуха и ел их. — Уж я-то знаю.
Тумаш чистил саблю.
— Ну и дурило. Это не от неё дымком тянет. — Он облизнулся. — Это зельвянская ржанка. Они нарочно делают, чтоб с дымком.
— А я говорю: пригорелая, — уперся Иаков.
— С дворянином он ещё о водке будет препираться. Хам!
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в это время мертвец в колодце залязгал зубами.
— Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу... Те-темнотабеспросве-тная, скре-скре-скрежет зубовный.
И начали смотреть в ту сторону Марта и Марыля, которых позвал Варфоломей, и появилась надежда в глазах у них.
— Лазарь! Пошёл прочь! — возгласил Братчик.
— В-в-в, — ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.
— Пане Боже... — Марта упала в ноги Юрасю.
— Н-н-ну, Б-боже, н-навеки я теперь р-раб Твой. На крест натянуть позови — приду.
И повёл их Лазарь в хату, и вышибли они донышки из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Марыля у ног Христовых, и слушала его. А Марта не села, ибо такую прорву напоить и накормить — это вам не байки слушать.
И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада выкрадена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.
А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. К мессе не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям прислуживать не хотела. Тихая и скромная раньше, она вела себя так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает — пусть пеняет на себя. Сказала, что если овладевают тобой дьявольские мысли, так надо поститься, а не то — бичеваться, а не слушать старшее поколение — это уже совсем никуда не годится.
Анея не глядела на неё.
— Так что, прислать кнут?
— Пошлите его гродненским отцам Церкви. Он из них немного жира выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете — и я не буду.
— У нас дьявольских мыслей нет.
— У кого же они тогда есть? Говорю: кнут оставьте себе.
— Что ж это, пани такая?
— Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня может быть сын.
— Отку-у-да?
— Не знаете, откуда бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны это знать лучше всех... Его сын.
Лицо игуменьи пошло пятнами.
— Не могу... Не могу. — Она вдруг расхохоталась. — Так ты думала, он Бог? Жулик он, пройдоха, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его — воры да конокрады. Его под плетьми заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.
Анея посмотрела ей в глаза и поняла: правда.
И вдруг зазвучала музыка ночного сада, шорох деревьев, звуки поцелуев. И услышала она снова его слова о том, что он школяр, что «ради него самого», что «если бы я был иным». И вспомнила она лунный дым, и небо, и звуки далёких колоколов, и ангельское пение, говорящее о том, что страха нет, и другую песню, в которой гонец с любовью и тоской говорил: «Люблю».