Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
— Ну вот, — сказал Матфей. — Нажлуктился, как свинья.
— Чужое, почему не жлуктить, — усмехнулся Варфоломей.
Филипп из Вифсаиды притащил ведро:
— Эва... Стащите его с ковра... Пусть бы оно...
И плеснул воды на голову Христа.
Четыре всадника, наблюдавшие эту сцену, тронули с места коней.
— Ну вот... — сказал Лотр. — Нам тут больше делать нечего. Остальное она довершит...
— Жалко, наверное, ваше преосвященство? — спросил епископ Комар.
— Захочу — вернётся. Поехали. Видите: молнии.
Молнии
— Кстати, об этой комедии, — заговорил Лотр. — Рим забеспокоится. А нам что? Не получилось — получится в другой раз.
И вдруг славный Григорий Гродненский, крепко, видимо, пьяный, начал бурчать и ругаться:
— Ну ладно, мерзкие вы еретики... Пускай... Но богохульствовать зачем, содомиты вы?.. Не только младенцев монастырских — истину вы укрываете, адамиты, наготою своею богомерзкою похваляющиеся.
— Чего ты? — спросил Комар.
— А что? Брехала самозванцу эта ваша Магдалина, богохулка, дочь Сатаны и папской полюбовницы. Станет Бог после этого мелкого жулика с той девкой спать? И какой ещё там магнат?
— А почему? — спросил друг Лойолы. — Разве Пан Бог не самый влиятельный и сильный магнат на белорусской земле? И разве монашки не Божьи невесты? Всё правильно.
— А разве Бог не сумеет отличить девку от молодицы? — взорвался Болванович. — Разве Небесный Муж — дурень?!
— А вы что, другого мнения? — прищурился доминиканец.
Он запахнулся в плащ. Кони исчезли в ночи.
Весь мокрый, он сидел у ковра и сжимал в руке кубок. Теперь он действительно был тяжело, до обморока пьян. Магдалина обнимала его, тёрлась щекой о его щёку, овивала волосами его шею — он был безучастен. Патлы волос падали, мокрые, на лоб, и под ними дрожали до безумия расширенные зрачки.
А голоса ревели и ревели старую школярскую песню. И она гремела и вырывалась из покоя в ночь, под молнии.
Bibamus papaliter! [106] Мы водки в ковш нальём...Ни Зевс и ни ЮпитерНе кушали её.106
Будем пить как Папа! (лат.).
И звероподобной октавой бурчал Иаков Алфеев меньший, верзила с осоловевшими глазами:
Дурные... Вот дурныеТе боги были встарь!Слушая это, Братчик будто от сердца отрывал слова:
— Пейте, хлопцы. Остаёмся здесь.
Раввуни стоял над ним.
— Плюнь, Юрась.
— Христос, — мрачно поправил тот. — Иди ты с утешениями. Иуда... Давай ломать комедию.
Иуда развёл руками и внезапно сорвался:
— Нет, вы посмотрите на этого идиота! Раньше я думал, что большего идиота, чем Слонимский раввин, не сотворил мудрый Бог. Но теперь вижу, что нам с ним повезло всё
— Ты мне д-друг?
— Я тебе друг. А ты мне?
— И я тебе друг.
— Тогда пойдём. Не сегодня-завтра случится ужас. Горе мне, мама моя! Так распуститься... Пьяная свинья! Юрась!.. Христос!.. Боже мой! Лихорадка тебе в голову! Брось эти глупости! На дыбу захотел? Убежим...
— Всё равно. Вернёмся, Иуда. Нет любви на свете. Напрасно распялся Бог. Обман один. Всё равно. Пейте. Гуляйте. Останемся до смерти в этом дерьме.
Христовы глаза пьяно и страшно заблестели. Он грохнул кулаком:
— Останемся. И гор-ре всем! Свяжем! Скрутим! Всё княжество, всю Беларусь и всю Корону... Разнесём магнатские замки! Всех д-до-станем-м! И с женщинами лживыми!
— Милый! Дражайшенький! Может, ты бы поблевал? А? Поблюй... И потом тихо-тихо пойдём, и пускай они здесь удавятся со своим Паном Богом и со своею верой. И пусть у них будет столько вшей в головах, сколько было обиженных ими от дней Исхода и до наших дней. Пусть будет у них столько вшей и не станет рук, чтобы почесаться.
— Д-душит меня... Теснит. — Глаза Христовы потемнели, обвисли руки.
У него резко изменилось настроение: на месте Машеки сидел теперь Иеремия.
— Пророки пророчествуют ложь, и священники извергают брехню, и народ мой любит это. Ну что ты будешь делать после этого? Как сказал... ещё... Иеремия.
— Пхе, — утешал Раввуни. — Да наплюй ты на них. Да они же все сволочи. Этот добренький, умненький Босяцкий, и эта свинья Комар, и та трефная курица Болванович. А Лотр? Уй, не говорите мне про Лотра!
Магдалина увидела, что Юрась достаточно пьян, чтобы проглотить новую порцию лжи, но не довольно, чтобы напрочь забыть сказанное ею раньше.
В покое было совсем пусто. Апостолы исчезли. На ковре не осталось никакой еды. Хоть бы крошечку оставили.
— Иди, Иуда, — проговорила она. — Ты только мешаешь. Ты понимаешь? Иди. И возьми с собой девушку.
— Я понимаю. — Иуда чуть шатался. — И правда, так будет лучше. Не бросай его.
— Я его не брошу.
— Не бросай! Подари ему теплоты! — молил за друга Иуда. — Иначе мне будет стыдно моей.
— Иди, — мягко сказала она. — Не стыдись. Ему будет не хуже.
Раввуни поднял девушку, та прижалась к нему, так они и вышли. Магдалина встала, закрыла за ними двери и вернулась к Юрасю, который бормотал чтото, сидя, то ли во сне, то ли в прострации.
— Иисус, — тихо позвала она. — Пойдём отсюда. В поля.
— Всё равно... Нет честных женщин... Нет правды... Предательство... П-пейте, гул-ляйте!
— Тихо! А ты знаешь, что я не верю этим сплетням? Что это неправда?
Она повторила это ещё пару раз и вдруг увидела почти здравомыслящие глаза. От неожиданности сердце чуть не остановилось у неё в груди.
— Не веришь? — Христос помотал головой.
— Почти не верю. Ходят и другие толки. Только я не хотела говорить при других... У мечника вроде бы есть сильные враги, и то ли сам он, распустив слухи о браке, вывез дочку, то ли сами эти враги выкрали её.